Сперва близ Мурата хороводили пять долгоножек в воздушных покрывалах. Русские, дивясь распутству, покряхтывали от соблазна. Но опытный Мурат, вполне насытив прихоть, одалисок прогнал и возгласил здравицу преславному астраханскому воеводе. От Бердыша не ускользнуло, что Нурадина Акбердия при этом передёрнуло…
Веселье, впрочем, не затянулось. Трое русских, рано упившись, сверзились с лавок. Тут и воевода, в меру захмелев, к немалому удивлению Мурата и его гостей, встал и приложил руку к груди: устроителя благодарил. Далее князь приказал, чтоб и все его соплеменники следом сбрызнули, доставив, тем самым, царевичу право вольготно пообщаться с почтенными посланниками.
Не веря, что избавлен от досужего пригляда неверных, Акбердий подозрительно оглядывался. Но вроде так и есть: русские распрощались. Трое пьяных, валяясь неблизко, не в счёт…
Первым повёл речь старый хитрый кековат Ак: издали и ловко. Долго поминал былую мощь Золотой орды и лишь потом, указав на единый корень всех: ногаев, татар, узбеков и, на всякий случай, калмыков — призвал к завязке оборванных родственных уз.
Мурат, красивый коренастый крымец, упря маленькие кулаки в подвижные, приплясывающие ноги, взглядов и намерений не выдавал. Лишь кивал учтиво: в струю сладкоречному мирзе.
Ак пытливо помолчал и тихонько завернул речь насчёт будущности царевича. Назвав Гиреича достойным престола чингисидов, седой лис отметил, что ныне положение Мурата непрочное и мало льстит громкому титулу.
В ответ нестарый крымский лис взволнил плечи. Это могло означать: «Что тут поделаешь?», либо: «С чего взял? Невдомёк мне»…
На помощь Аку пришёл Кечю:
— Царевич, а подумал ли ты, каково придётся тебе на ханском троне? Вспомни, чем сильны были владетельные ханы? Слабостью русского медведя! А что теперь видим? Воздвигли неверные крепости на Самаре, Уфе, в прочих местах, оборонили свои ранее беззащитные рубежи на юге.
Мурат упорно ваял недоумение:
— Так где же тут беда? Разве не лучше для меня и для всех верных Москве приятелей, чтоб её границы укрепились, а с ними росло и могущество нашего общего покровителя?
Кечю прикусил язык. Не стерпел, однако, Иштору:
— А вот не все бии так же мыслят, — вскричал гневно, — наш славный повелитель Урус иное речёт: не должно быть и не быть тем городам на Волге и Уфе.
— Не всё, что хочешь, можешь, — лукаво заметил царевич.
— Не всё, что хочет один слабый, — вставил Ак и скоренько поправился, — один не слишком сильный. А то, чего жаждут многие слабые, если возьмутся за одну палицу, станет законом для одного, пускай он и силач.
— В том и дело, все чтоб захотели, — уклонился Мурат. — А палицы одной на всех не хватит, да и бить не с руки.
Щекотливый намёк понял даже Иштору. Помолчав, он отчеканил:
— А мы не согласны с тобой, — и припоздало смягчил, — не все.
— Это, я полагаю, плохо. Я так давно оценил благодеяния русского царя. И вам советую то же. Поверьте, то не красивые слова и не для уха воеводы сказаны. Это плод моих долгих дум и искреннее пожелание всем, кто дурно расположен к московскому великому государю. Оставьте дурости и прибегните к его доброте. Тогда вкусите и милостей…
Многое поняв из этих слов, послы почтительно раскланялись. Но бурный нравом и много претерпевший от казаков Акбердий снова не сдержался:
— Досадно слышать, потомок великих владык, что могущественный хан довольствуется скромной норкой в малом муравейнике чужого глупого царя, не столь давно бывшего данником его предков! Куда достойней пример другого потомка великого Джучи — Кучума — или зятя твоего Шамкала… В ненависти к поганым неверным престарелый Кучум не смирился, не простил своих обидчиков и воюет без устали. А если придёт он в Ногаи, найдётся порядочно улусов, что встанут под бунчук сибирского царя. Так не мудрее ль поспешать ещё более великолепному, молодому и предприимчивому воителю, дабы, вовремя заняв достойное место вождя, увлечь за собой послушные орды на притеснителей наших законных владений, прав и славы?!
— Эх, и витийна речь твоя, Акбердий! Право, не знаю, о каком таком предводителе великом? Уж не о брате ли моём Сейдете? Так он сам в Ногаях два года кочует. А если о терском князе, Шамкале, то его вольности скоро конец положат, — уравновешенно и безмятежно лил дробь свинцовую Мурат; Акбердий мрачно уткнулся в ковёр. — А что негодного Кучума помянули, так мне плевать в него противно. Ярее волчищи голодного рыщет, безумствует слепой дуралей. С кем воевать взялся?! Ему ль со своими шкурниками против руса собачиться, когда всю его орду одним приступом казачьего полка опрокинули? Неисчислимы вины Кучума. Но неизмеримо и милосердие царя Фёдора. Бил бы Кучум челом, глядишь, и простилось бы. А я б на себя заботу взял перед высоким другом и покровителем — замолвить слово о мятежнике…