Выбрать главу

Но, помилуй бог, что это? Солнце улепетнуло из серо-мохнатого логова уцепистой тучки. Коряжистые, расплавленные клочки облаков расползались по голубизне, и в ядрёном вспыхе беглянки зазолотились головы. То ж защитные бармицы от мисюрки — плоского шлемика! Обилие петлиц, острый клин тяжёлого протазана… Всё выдаёт стрельцова десятского, а то и пятидесятника. Выдернув из подмышечной ластовицы охранную с тамгой, Бердыш увенчал ею конский лоб. Скок взмыленной лошади сумел сдержать, лишь поравнявшись со стрелецким начальником.

С коротеньким «ура» рванул капторги-застёжки, две стрельнули, отскочивши с мясом. Конь протаранил воздух ещё на саженей …дцать и… Мир сморгнул куда-то вкось и в крен. Запоздало хватаясь за гриву падающего коня, особый гонец Годунова грянулся. Разнёс о камни локотки. Всё окунулось в зелёно-красную пустошь…

Стрелецкий разъезд

Когда открыл глаза, уж вечерело. Служилые всем обществом чинили привал в просторной куще. Над ворохнувшимся склонились головы. Кто-то протёр мокрым затёкший орех его ока.

— Кажись, очухался, — загудело в перепонках.

— Ахти, господи. Вот тоже притча, от станичников утёк, а тут незадача пуста. Обидно.

— Дивно, что глаз не выполз. Эк хватился.

— Эй, милый человек, ты где ж так упадать учился?

— Погодь, можа, нам и невместно с ним лялякать…

— Да ладно, братцы. — Степан вымучил подобие улыбки. Язык распух, челюсти саднило, на месте дальнего коренного зуба остренько резьбилось крошево. — Не из бояр. Рад донельзя. Каб не вы, сгинул бы и не зевнул.

— То ладно…

— Будь здоров, коль не зазнался…

— Это надо ж, не поздоровкавшись, изробиться решил…

— На-ка пригуби. Авось вылечит. На здоровье! — богатырь-стрелец поднёс ко рту Бердыша вместительную корчагу сбитня. Степан принял сосуд, выпил, кадык дёрнулся. Поморщась, жарко дохнул и выпалил:

— Ну, ублажил, брат-сытник. Быть бы те царёвым кравчим. Вмиг на стояк вздёрнул. — В доказательство Бердыш встал, вернул корчагу. — Благодарствую.

— Здоровенек ты, дядя! — восхитился сытник. — Ей-богу, быть нам добрыми приятелями.

— А что и не быть? — согласился Степан, присаживаясь.

— Мир те, божий странник! — загремел, входя в кущу и просторно раскоряжив руки, начальный стрелец. Прищурясь, Степан Бердыш оторопело разинул рот.

— Да окстись! Быть не мочь! Поликарп! Звонарёв!?

— Я-то тебя, чума кучерявая, с ходу присёк. — Звонарёв бережно обнял. Но Бердыш ответил таким косолапым обхватом, что Поликарп вмиг отбросил томности. В долгой спевке сдавленные охи сливались с похрустом костей.

— Слушай, Звонарь, с ких же пор мы не видались? Никак, с осады псковской? — кряхтел Степан, тужась из последних сил.

— А то как же… Что, рад? — хрипел окатистый и скользкий Поликарп, кренясь к земле.

— А то как же!.. Ну, пусти-пусти… Не тестомес же, а бывший канонир псковского войска, — тяжело отдуваясь, промямлил отпущенный Степан. — Слушай, и сколь же тебе?

— По весне двадцать пять стукнет, коль живый буду, — сплюнул Звонарёв.

— Эвон как! А виски уж в пепле.

— От забот. Никак шишак!

— Начальный человек. В дворянах, значит. И давно? — усмехнулся Степан.

— Чо скалишься? Два года. Ишь, виски в пепле. Насмешник выпрыгнул, погляньте-ка. Сам на три года обскакал, а чуть не лунь уже, — не остался в долгу псковский пушкарь.

Рассказы не стихали допоздна. Стрельцы уважительно поглядывали на корешков и умно покачивали головами, дивясь непонятности некоторых речений и неисповедимости божьих троп да судеб людских. Отдали долг неповторимым подвигам прежнебылого, и Степан щедро попотчевал засидевшихся в глуши стрельцов байками о москвичах, поляках и венцах…

Бывалый служака, Поликарп не стал выспрашивать о дивном явлении товарища. А вот Бердыш опасение насчёт ночного набега татей высказал.

— Вот уж нет, — беззаботно отмахнулся Звонарёв. — То был верховой разъезд. Конями они — редко. Оно, конечно, шишей хватает. Но не то. Раньше да, головная ватага занимала все Девьи горы, в гротах да близь утёсов обживалась. Ономнясь Мещеряк со своими был из Москвы, денёк осмотрелся, забрал сибирскую сотню свою да увёл. Я так разумею, на Иргиз альбо Яик. Набольшая ватага у Семейки Кольцова. На Покров прошлый тот Кольцов сошёлся с немалым воинством Богдана Барбоса. На сговоры Барбос явился: делить владенья для татьбы. Вот Богдашко, тот завсегда в метаниях. От Ермака когда ещё отбился. К Ивану Кольцу примкнул, опять же приглядеться. Сейчас к литвину Семейке принюхивается. Вместе пару набегов сообразили. Да чую, ненадолго. Не тот норов. Сейчас ихние люди на обе стороны балуют. Наших засек, правда, не замают, чего нет того нет. Семейка Кольцов, бают, как-то даже уду закидывал о переходе на службу государеву. Но думка та, не труд понять, на словах и осталась. А с нонешнего лета казаки впрямь осатанели, чёрта не страшатся, богом не гнушатся. Грабят и купца, и скупца. Однако пора и набок…

— А что, Семейка-то не Ивану ль Кольцу побрательник?

— Да кто их кольцевал, чтоб дознать?

Поутру разъезд Звонарёва двинул к перевозу. На поверку перевоз оказался малым заливчиком, где под ворохом ветвей и кокоры прятался большой чёлн. Погрузясь, отдались течению. Судно было переполнено. Вместе с объездчиками теснились лошади. Через час к ним устремились два струга с казаками. Но за четверть версты распознав хоругвь, отвязались.

Хоть Степан и не оправился от вчерашних треволнений, тутошняя лепота не оставляла равнодушным. Вид знаменитых, чудных по очертаниям разбойничьих гор будоражил ум. В памяти живо воскресали детские мечты о крае чар и сказок, о дремучем лесе, полном нечисти и навий. Скупые краски осени не смазали величавой красоты.

Однажды лишь повстречался большой торговый корабль. Заметив незнакомый чёлн, да ещё переполненный, охрана засуетилась. Весь ближний борт ощетинился дулами пищалей. В двух местах огрызливо заворонели жерла двух мелковатых пушчонок.

— Аглицкие собаки хитры. Вон как свинцом рыгать навострились, — глубокомысленно изрёк давешний кравчий — Алфёр Рябов.

— Аглицкие? — удивлённо переспросил Степан Бердыш. «И откуда это он опознал»?

— А бес их разберёт. Всё одно — собаки стервозные, — убеждённо ответил Алфёр, притворяя рукой распахнутое зевало. С недосыпу зевал весь разъезд.

— Да, навряд станичники супротив такого дикаобраза тыркнутся, — ещё уверенней качнул головой стрелец, по годам середович. — Ни в жисть не тыркнутся.

— Ну, так ещё бы! — уважительно заглядывая в очи опытному вою, подтвердил всех младше.

— Оно-то да, — закрепил третий.

…Четверть часа спустя торговый корабль скрылся за далёким курганным выступом. Тотчас прикатилось эхо пальбы.

— Карачун твоему дикаобразу, дядя, хи-хи, — высмеял тот же юнец незадачливого прорицателя. Прочие зычно подхватили.

— Вот шельмецы. Ну, поганцы, — незло рявкнул Поликарп. — Да уж, прибавится теперича хлопот в Посольском приказе. Это уж, как пить дать…

— Пора б унять казачков. Не время кусать без разбору. — Степан хмуро тряхнул чубом.

— Спробуй — уйми. Неусмиримые, — зевнул Звонарёв, безнадёжно махнув рукой.

— Спробуем. Может, для того и я тут, — вполголоса проронил Бердыш, о чём-то задумался. Алфёр Рябов, не расслышав, лишь хмыкнул и чмокнул губами…

Часть вторая

ПЛЕН И ВОЛЬНИЦА

Начало Самарского детинца

Струг причалил к подножию пологого склона. В непросветной чащобе вилась узкая пройма, червонея древесными опадышами. Стрельцы и Степан углубились в лес. Трое остались с караульщиками пяти суденышек, застывших на причале, надо полагать, до весенней ледотечки.

— Далёко? — спросил Степан у переднего, Рябова.