- Я сейчас, я мигом! - засуетился Платон Егорович, велел дочери: - Ты тут разбирайся пока, а я через минут сорок обратно.
* * *
Но ни вечером, ни на следующий день Густов не зашел к дочери. В конторе Люде сказали:
- Пожалуйста, в любой цех, куда хочешь. Пройдись, сама выбери.
- Да что я, завода не знаю?
- Нет, ты все-таки пойди прикинь.
И когда Люда вышла из старого кирпичного здания конторы на заводской двор, она сразу поняла, почему ей так настойчиво советовали "пройтись" по заводу. Потому что завода не было. Не было завода, который она так же хорошо знала, как свой дом.
На тех местах, где раньше возвышались цехи, - нечто вроде скопища огромных шалашей. Там под самодельными кровлями работали люди в пещерных сумерках. А вокруг этих шалашей шло строительство, возводились несущие колонны, шла кладка стен, будто строители торопились спрятать все это, такое, какое оно сейчас есть, под сводами будущих цехов. Всюду лежали груды поверженных старых стен с торчащими прутами арматуры. И на этих кучах рабочие в спецовках металлистов били ломами, кувалдами камень, резали арматуру, выбирали кирпичи поцелее и складывали в сторонку в штабеля.
По заводскому двору пробирались тропинками среди завалов, как в ущельях. Литье и поковку из цеха в цех возили на тачках. Запорошенные известкой и кирпичной пылью, все тут были одинаковые, одного от другого не отличишь.
И когда один такой, со словно замурованным в кирпичной пыли лицом, спросил: "Ты в какой цех?" - Люда сказала:
- Хотелось бы в инструментальный.
- Так вот, перед тобой. - И он указал на возвышающуюся груду развалин. Пояснил: - Все ваши после смены во втором механическом вкалывают. Усмехнулся: - Каждый желает обеспечить себе побыстрее рабочее место в соответствии с разрядом и специальностью. Ну и жмут, - Крикнул: - Пташкин!
Пташкин оказался подростком.
- Ага, - сказал он, бегло взглянув на Люду. - Фронтовичка? Становись тогда прямо на конвейер. - И указал рукой туда, где люди, выстроившись цепью, передавали друг другу обломки и последний бросал их в грабарку.
Странно, но Люда не заметила ни у кого здесь ни удрученности, ни подавленности, а ведь это был тяжелый, грубый труд, и люди занимались им, уже отработав смену на производстве. И когда в том или ином месте, среди развалин, по их предположениям, должно было находиться какое-нибудь оборудование или станок, движения рабочих становились особенно осторожными, и всегда находился какой-нибудь прежний хозяин этого заводского имущества, который начинал главенствовать, командовать, чтобы как-нибудь ненароком здесь чего не повредить. Если все проходило удачно, люди радовались, словно обнаружили бесценный клад, который должен их обогатить на всю жизнь, а персональный владелец этого клада, забравшись на дно раскопок, вещал оттуда, сообщая либо веселым голосом, либо с некоторой скорбью, в каком состоянии находится его агрегат. Случалось, он потом по нескольку суток не покидал этого места, трудился, приводя в порядок свое сокровище, призвав иногда на помощь семейство из дому.
Люда работала здесь с таким рвением, с каким работают спасательные команды горняков, когда происходит завал в шахте и от каждого часа зависит жизнь тех, кто погребен под землей завалом. Вся разница была только в том, что спасали не людей, а заводское имущество, и, если оно оказывалось в целости, радовались так, словно спасли живое существо. Если же оборудование оказывалось безнадежно искалеченным, на лицах появлялось выражение жалости, и они высказывали соболезнование тем, кто на этом оборудовании прежде работал.
У извлеченного из-под обломков станка собирался обычно консилиум из самых опытных рабочих. А тот, кто прежде стоял у этого станка, бережно вытирая детали ветошью, словно врачуя его раны, тревожно осведомлялся: ну как, пойдет? Он же не старый, 1938 года выпуска, он еще сколько дать может...
Это был всеобщий труд, азартная жажда вернуть заводу его прежний облик, сделать его таким, каким ОБ был до своей гибели. Поэтому радовались даже найденному старому, помятому питьевому бачку и тут же во дворе завода выпрямляли, припаивали свернутый кран, чтобы этот старый бачок потом поставить на его старое место в цехе, где он стоял до войны.
В цехах, освобожденных от развалин и покрытых пока, как гигантские шалаши, низкими кровлями из досок, люди работали в сумерках. Слабосильные лампы висели почти над самыми лицами станочников. Электростанция работала на половинной мощности, и электроэнергии не хватало. Тяжелые отливки перекатывали на деревянных кругляках, словно на рольгангах, но только вручную, волокли отливки, обвязав толстым канатом, сами впрягались в канат, словно бурлаки.
Бесквартирные холостяки жили тут же, в цехе, установив топчаны у стены под косо уходящим сводом.
Там, где был бункер для всевозможного металлического скрапа, можно было видеть мастеров, бригадиров, которые копались в скрапе, как мусбрщики, выискивая в металлоломе что-нибудь такое, что можно использовать для ремонта оборудования без особо сложных доделок, или просто подходящий металл.
Завалочная машина в мартеновском цехе была сильно повреждена. Бригада ремонтников еще возилась с ней Мартенщики заваливали печь вручную при помощи приспособления, подобного древнему тарану, который использовался в давние века воинами для пролома крепостных стен.
Но завод уже жил, работал, давал продукцию, и на Доске почета были вывешены нарисованные карандашом портреты тех, кто удостоился звания ударников: фотография еще в городе не работала.
И тут же висели обычные объявления о собраниях, о занятии музыкального кружка на щипковых инструментах. Стенгазета. Приказы с благодарностями и выговорами. Список новых книг, полученных заводской библиотекой.
Люда спустя несколько дней втянулась в эту столь обычную и вместе с тем совсем необычную заводскую жизнь. Ребята, которых она знала пионерами и к которым относилась свысока, теперь оказались над ней старшими, потому что имели разряды, специальности и были уже кадровыми рабочими с солидными манерами и повадками взрослых людей. А те, кого она считала пожилыми из-за разницы в несколько лет, приняли ее, как свою сверстницу. Те, кто знал ее девчонкой, говорили с ней, как с женщиной уже в возрасте. Вера Кузюрина, ее подруга по школе, ходила как-то странно скособочившись и, когда ее окликали, поворачивалась всем корпусом, шея ее всегда была замотана шерстяным платком.