Степану не всегда и не все было понятно в лекциях. Да и как могло быть иначе? Из античной мифологии он знал лишь историю похищения Елены сыном троянского царя — Парисом. Об этом ему случайно рассказала жена алатырского иконописца, у которого он учился живописи. Зато он кое-что знал из библейских мифов. Библия была, пожалуй, единственной книгой, которую Степан время отвремени почитывал в бытность иконописцем. И теперь очень жалел, что читал ее не всегда внимательно.
В училище в то время господствовал дух новаторства и реализма, привнесенный туда еще в 90-х годах художниками-передвижниками — Савицким, Архиповым, Коровиным, Левитаном, а позднее — Волнухиным, Серовым, Касаткиным. Степан всей душой, всеми чувствами впитывал в себя все то новое, доселе неизвестное, что давало ему училище. Не пропало зря и посещение вечерних классов Строгановского, иначе он мог бы задержаться в приготовительном на целый год. Правда, возраст здесь не играл никакой роли, рядом с ним сидели люди куда старше. Рассказывали, лет десять назад в училище поступил даже вышедший в отставку седой генерал и проучился несколько лет, пока совсем не одряхлел, так и не закончив его. Но Степан не собирался задерживаться в училище до старости, и так много времени потеряно. Его пылкая душа рвалась вперед. Мысленно он готов был в один миг преодолеть все препятствия, которые возникали в процессе учебы. Однако их приходилось преодолевать повседневно, шаг за шагом. Это было похоже на восхождение по крутой лестнице с тяжелым грузом на плечах. Он хорошо понимал, что многое зависело не от него, а от тех условий, в которых находился до этого. Многое надо было начинать с азов. То, что следовало бы знать еще с детства, приходилось постигать только сейчас. Какие познания могло ему дать бедное окружение в мордовском поселке Баевке, а затем в церковно-приходской школе села Алтышева? И позднее — в Алатыре, Казани — он все время вращался в среде провинциальных иконописцев, для которых главный смысл жизни — крепко выпить. В смысле интеллектуального развития он не мог взять в прошлом ничего хорошего, но, к счастью, из этого прошлого он не вынес и ничего плохого. Житейская грязь к нему почему-то не приставала. У него было врожденное чувство отвращения к человеческим порокам — к пьянству, зависти, жадности. До приезда в Москву он даже курить не научился. И лишь в фотоателье Бродского его потянуло к курению. Да и то, наверное, случайно. Ключ от кабинета хозяин оставлял в ателье и разрешал Степану по вечерам заходить туда и заниматься, когда бывал свободен от работы. На столе Бродского стояла красивая коричневая коробка с табаком. Здесь же лежала пара трубок. Степан не сразу уловил сочетание аромата и вкуса табачного дыма. К этому привык постепенно. В первое время кружилась голова и тошнило. А потом все прошло, и он обзавелся своим табаком и своей трубкой. Табак, правда, курил не такой дорогой, пришлось довольствоваться более дешевым и менее ароматичным. Курил Степан лишь вечерами, в училище трубку и табак с собой не брал.
В перерывах между лекциями и уроками рисования товарищи по учебе собирались курить в одной из круглых комнат, специально для этого отведенной. Степан туда не заглядывал. Не принимал он участия и в частых выпивках, устраиваемых по самым различным поводам и причинам, особенно теми, кто пришел в училище, уже успев хлебнуть житейского горя. Может быть, поэтому, а скорее всего по причине своей замкнутости и нелюдимости, он в училище так ни с кем близко и не сошелся. Для дружбы и товарищества нужно свободное время, а занятому человеку дорога каждая минута. Из училища Степан спешил в фотоателье, где его ожидала масса обязанностей. Раньше, посещая вечерние классы Строгановского училища, он бывал занят в течение дня. Теперь же работал больше по вечерам. Спать ложился далеко за полночь. Часов до десяти вечера они с младшим фотографом принимали клиентов, фотографируя при искусственном освещении, затем Степан обрабатывал негативы, после ретушировал. И только перед сном урывал немного времени для чтения книг по истории искусства, которыми запасался из библиотеки училища. Спал он в ретушерской комнате прямо на полу, постелив под себя старый пиджак. Под голову обычно клал свернутый в рулон лист картона. Одеялом служило суконное пальто, справленное прошлой весной хозяином. Он, конечно, мог бы спать и на диване в кабинете Бродского, но тот по утрам приходил слишком рано, примерно за час до начала работы. А час сна человеку, заснувшему далеко за полночь, куда дороже мягкой постели. И все же, несмотря ни на что, Степан был доволен и своей работой, и своим положением. Ему казалось, что он, наконец, достиг того, чего хотел. Главное — он учится. Работа по душе. Хозяин относится к нему хорошо. Так что же еще нужно?..