В обязанности журналиста Орсети как раз и входило создание серии очерков о жизни этих бедняков. Аргентина готовилась к первым выборам после переворота в 1930 году, когда был смещен президент Ипполито Иригойен, и журналист не очень надеялся, что его очерки увидят свет. Жесткая цензура генерала Урибуру вряд ли позволит напечатать их. Но он был доволен тем, что смог показать знаменитому скульптору некую часть своей многострадальной родины. Степан тоже остался доволен путешествием. Из него он привез целую пачку набросков и рисунков, и ему теперь было над чем работать. На одной из виноградных плантаций, когда гостили у знакомого журналисту плантатора, Эрьзе подарили щенка от немецкой овчарки. Возвращаясь в Буэнос-Айрес, они всю дорогу подыскивали ему кличку, пока не остановились на имени самого плантатора, коротком и благозвучном — Леон...
Помня слова Орсети об организации постоянной выставки у себя в мастерской, Степан стал понемногу подыскивать подходящий для этого дом. Сколько бы это продлилось, неизвестно, если бы он не попросил помочь Любкина, который пришел сообщить ему неприятную новость: полиция произвела налет на контору Южамторга, сделала там повальный обыск. Торговое представительство закрылось, сотрудники отбыли в Россию.
— Значит, уехала и она...— невольно вырвалось у Степана. — Кто она? — не понял Любкин.
Он не знал о существовании Лии, и Степан не счел нужным посвящать его в свои отношения с ней. До самого последнего момента он ждал, что Лия когда-нибудь придет к нему и скажет: я была неправа...
— Почему ты не хочешь сказать, кто эта особа? — приставал Любкин.
— Не будь назойливым. Пойдем лучше выпьем. Дома у меня ничего нет, а послать некого...
Каждая выпивка в обществе Любкина затягивалась надолго. Так было и на этот раз. Домой Степан возвращался поздно. В одной из темных авенида его подхватила под руку женщина.
— Ты чего так поздно шляешься одна? — спросил он, не отталкивая ее. — А впрочем, я и сам один шляюсь.
У своих ворот он поинтересовался, далеко ли ей добираться до своего дома, может, он ее проводит. Его спутница громко засмеялась: ее дом там, куда пустят ночевать.
— Но где-нибудь же ты живешь, черт возьми?
— Нет, не живу. Живут богатые сеньоры и сеньорины, а я, бедная девушка, только прислуживаю им. Если сеньор позволит, сегодня послужу ему.
Она заинтересовала Степана, и ему захотелось с ней поболтать. В комнате он повнимательнее разглядел ее. Это была еще совсем юная девушка, худенькая и хрупкая на вид. Лицо смуглое, скулы слегка выдаются, глаза горят, как темный агат.
— Мне нечем тебя угостить, — пожалел Степан, — в доме ничего нет, я живу один.
— Как, совсем-совсем один? — удивилась она. — Как же сеньор обходится без женщины, кто ему стирает и готовит?
— Я все делаю сам.
— Ну, значит, вы не сеньор! — решительно заявила она. — Сеньоры сами ничего не делают. За них все делает прислуга. — Степан заметил, что ее лицо подернулось тенью досады и грусти. — Не повезло мне с вами. Я и выходить-то на улицу не хотела, да подруга уговорила, надоело ей кормить меня, дармоедку. Иди, говорит, может, попадется добрый сеньор, хорошо тебе заплатит...
Степан смотрел на нее и улыбался.
— Вы надо мной смеетесь, да? — произнесла она, прерывая рассказ.
— Я хочу сказать, что тебе, девочка, очень повезло. Я уже давно ищу себе прислугу и никак не могу найти.
— А я давно ищу места! — она вся засияла от радости. — Сеньор не обманывает меня? Это правда?.. Я буду хорошо вам служить... Меня прогнали вовсе не потому, что я плохая работница. Сеньор, у которого я служила, все время приставал ко мне, а когда я пожаловалась его жене, он назвал меня грубой девчонкой, неряхой и велел прогнать.
— Как же так, сеньору отказала, а на улицу пошла? — спросил Степан, усомнившись в правдивости ее рассказа.
— Я не хотела, но подруга отказалась меня кормить, и мне ничего другого не оставалось...
Степан уложил ее на постель Недды. Прежде чем раздеться, она попросила разрешения погасить свет, и это еще больше убедило его в том, что она порядочная девушка.