Своего племянника Эрьзя не узнал, да и не удивительно: он видел его четырнадцатилетним пареньком, в 1918 году, когда приезжал в Алатырь с Еленой. А теперь перед ним стоял немолодой уже мужчина с седеющей головой. Племянник представил Эрьзе своего сына Василия, приехавшего вместе с ним. Эрьзя тепло обнял их обоих и заторопился: ведь у него столько дел — надо заняться разгрузкой, договориться насчет вагонов. Но племянник успокоил его, сказав, что он уже обо всем позаботился.
Михаилу Ивановичу немалого труда стоило уговорить старого скульптора ехать в Москву поездом вместе с ними: Эрьзя непременно хотел сам сопровождать свои скульптуры. «В дороге,— убеждал его племянник,— можно простудиться. Здесь не теплая Аргентина, а холодный север...»
Эрьзя наконец согласился, и из Одессы они выехали в мягком вагоне, заняв целое купе. В Москву прибыли рано утром в день Седьмого ноября. На Киевском вокзале их встречала жена Михаила Ивановича, ее родные и художник из Мордовии — Виктор Хрымов. Из столичного отделения Союза художников не было никого, хотя Михаил Иванович специально телеграфировал туда из Одессы о прибытии Эрьзи с утренним поездом...
Все свободно разместились в двух такси, включая Леона и двух кошек, привезенных скульптором с собой.
Эрьзя попросил водителя показать ему столицу. Москва полыхала красными полотнищами. Многочисленные транспаранты с метровыми буквами призывов скрывали фасады домов и зданий на главных улицах. Садовое кольцо и бывшую Тверскую скульптор не узнал. Ему казалось, что он очутился в совсем незнакомом городе. Въезд в Охотный ряд был закрыт, и водитель такси повернул обратно. По Тверскому и Никитскому бульварам они проехали на бывшую Вознесенку и здесь свернули на улицу Семашко, где жил племянник скульптора...
Спустя несколько месяцев Эрьзя получил квартиру на Песчаной улице, а позднее ему было предоставлено помещение и под мастерскую, определена пенсия. Наконец скульптор перевез из Загорского монастыря свои скульптуры и древесину. Жизнь понемногу упорядочилась, и он сразу же принялся за работу.
Из старых знакомых и друзей, живущих в Москве, дружбу с ним поддерживал только известный врач, к тому времени доктор медицинских наук Григорий Осипович Сутеев. Зато у скульптора появилось много новых друзей, истинных поклонников его таланта. Среди них Юрий Константинович Ефремов, работающий в то время заместителем директора музея землеведения Московского Государственного университета, автор ряда замечательных научно-популярных книг, скульптор-антрополог Михаил Михайлович Герасимов, писатели Борис Полевой, ставший популяризатором его творчества, Лев Кассиль и многие другие...
Из Геленджика приехала Елена Ипполитовна Мроз, ученица и близкий друг прошлых лет. В мастерской было тесно — повсюду впритык стояли скульптуры. Ни стола, ни стульев. Эрьзя посадил гостью на ящик, и тут же вернулся к работе.
— Ты такой же непоседливый, — заметила Елена Ипполитовна.
— Я уже стар, у меня мало осталось времени.
— Ты весь побелел, Степан, — она долго вглядывалась в его суховатое лицо, испаханное глубокими бороздками морщин.
Устав, он присел рядом с ней.
— Ты и сама-то не больно розовая, — буркнул он в ответ.
— Постарели мы с тобой, друг мой...
Отдохнув, скульптор поднялся с ящика и снова принялся за работу. Перед ним на грубо сколоченном столе стояла уже почти готовая головка юной девушки с пышными волосами. А поодаль — точно такая же — с полуулыбкой, застывшей на свежих губах. Это уже были представители нового советского поколения, родившиеся и выросшие в его отсутствие. Недостатка в моделях скульптор не ощущал, двери его мастерской всегда были открыты, и молодежь здесь встречала радушный прием.
Елена Ипполитовна прибралась в мастерской, заглянула в один из темных чуланчиков, ставший его спальней.
— Ты разве и живешь здесь? — удивилась она.
— А где еще мне прикажешь жить?
— У тебя же есть квартира.
— Чего я буду делать один в пустой квартире? Здесь у меня все. Только вот тесновато.
Набив трубку и раскурив ее, Эрьзя опять присел на ящик. Наступали сумерки. Елена Ипполитовна хотела включить свет, но он остановил ее.
— Не надо, глаза не терпят яркого света. Совсем плохие они у меня стали...
Тогда же, в свой первый визит, Елена Ипполитовна заметила интересную деталь в поведении его собаки Леона. Когда скульптор работал, она стояла и терлась о его ноги, но стоило ему присесть, как Леон тоже разваливался на полу.