Нельзя сказать, чтобы Степан тяготился работой у Бродского, но она его все же сковывала. Вместе с тем иного выхода он не видел, по крайней мере, в настоящее время. Эта работа его кормила, одевала, давала угол. Ретушерская комната постепенно загромождалась личными вещами Степана — баночками из-под красок, флаконами с маслом и лаком, альбомами репродукций, взятыми из библиотеки училища, различного размера подрамниками с натянутым холстом и без холста, пачками бумаг с рисунками. Ретушеры иногда ворчали, что негде повернуться среди этого хлама, не имеющего никакого отношения к работе. Делали это они не из-за неприязни к Степану, а потому, что в комнате без окон было действительно тесно и душно, точно в тюремном карцере. Степан не замечал этих неудобств и, всегда чем-то занятый, был совершенно равнодушен к окружающему. Бродскому, вероятно кто-то сказал, что ретушерскую следовало бы немного разгрузить, а может, он сам решил навести там порядок. Как-то в начале лета он пригласил Степана в кабинет и заговорил с ним о делах, предварительно засыпав его вопросами.
— Как там в училище? С каким настроением перешел в следующий класс? Кто теперь будет твоим наставником?
Степан пропустил мимо ушей первые вопросы, ответил лишь на последний:
— Касаткин, Николай Алексеевич.
— Это тот, который все шахтеров рисует?
— Не только шахтеров. А что, разве их нельзя рисовать? — насторожился Степан.
— Да нет, это я не к тому сказал. Лично я тоже считаю, что люди труда более достойны быть предметом изображения, чем легкомысленные кокетки или светские бездельники, проводящие жизнь в праздности.
Бродский смахнул со стола рассыпавшийся из трубки табак в ладонь и стряхнул в коробку. Заметив, что Степан принялся набивать свою трубку каким-то прожухлым сероватого цвета табаком, подвинул ему коробку:
— Набивай отсюда, а то провоняешь здесь все, целый день потом не проветришь. Кстати, я хотел поговорить с тобой насчет прибавки жалованья. Как смотришь на это?
Степан неопределенно шевельнул плечами. Чего тут, собственно, смотреть, прибавка никогда не бывает в ущерб.
— Следует тебе привести в порядок свой гардероб, может быть, даже постричься, побриться, — продолжал Бродский, как бы между прочим. — И притом, тебе не мешает несколько улучшить жилье, довольно ютиться в ретушерской. Найди себе каморку и располагайся со своими художественными реактивами поудобнее.
Степан кивнул лохматой головой. Действительно, ему необходима светлая комната, где он мог бы почитать при дневном свете, а то, чего доброго, еще испортишь глаза. За последнее время иногда он целыми днями не видит солнечного света, сидя в этой темной ретушерской. В общем, он хорошо понял, что хозяин прибавляет ему жалованье для того, чтобы он убрался из ретушерской. Это вполне соответствовало его собственным желаниям.
После этого разговора Степан стал искать квартиру. Насчет того, чтобы поселиться где-нибудь в центре, нечего было и думать: квартиры стоили слишком дорого, ему не по карману. Он больше искал в кварталах, где проживает студенчество. Сейчас каникулы, а многие кончили университет, так что свободные комнаты должны быть.
Проходя по Волхонке, Степан неожиданно лицом к лицу столкнулся со своим земляком-алатырцем, профессором Серебряковым, который хотя и не совсем удачно, но все же принял участие в его судьбе. Степан думал, что он его не узнает, и хотел прошмыгнуть мимо. Но тот узнал, остановился, как бы загораживая проход и, улыбаясь, воскликнул:
— Пропащий! Вы чего же, милый, исчезли и не кажете лица? Недавно у меня гостили Николай Николаевич с дочерью и зятем, спрашивали о тебе, а я не мог ничего ответить. Отчего ни разу не покажешься? Где ты теперь обитаешь? Учишься или работаешь?
Степан не знал, что гостивший у него алатырский Серебряков попрекнул брата за плохое отношение к своему земляку. Александра Солодова, приехав домой, раззвонила по всему Алатырю о его бедственном положении.
— Учусь, работаю, — ответил он.
Расставаясь, Серебряков взял с него слово, что он обязательно зайдет к нему в ближайшее воскресенье. Степан обещал, но обещание не сдержал. Почти вся неделя прошла в поисках квартиры, а в воскресенье целый день перетаскивался и устраивался. Он нанял комнату на Остоженке, правда, небольшую, но двухоконную и довольно светлую, хотя окна выходили на грязный двор. После студента, который здесь жил, осталось несколько потрепанных книг и толстые тетради с конспектами лекций. Хозяйка дома, введя Степана в комнату, сказала, чтобы просмотрел бумаги и, коли пригодятся, оставил себе, а нет — так она заберет их на разжигу плиты. Книги оказались учебниками по медицине. Это Степана заинтересовало. Тетради тоже были с записями лекций по анатомии, физиологии. Он аккуратно все сложил в углу и оставил там. В комнате имелась кое-какая мебель — стол, три венских стула и деревянная кровать с мочальным тюфяком. Степан остался весьма доволен своим жильем, а когда хозяйка предложила ему за сходную цену еще и столоваться, то решил, что устроился по-барски.