— Ты, Степан, и не вздумай снова в больницу заявиться, тебя там заприметили.
— Кто заприметил?
— Да тот доктор, которого ты чуть не пришиб.
Степан встал и привычно зашагал по комнате из угла в угол. Остановился, потрогал на столе краюху хлеба, потом подошел к окну и, не оборачиваясь, заговорил:
— Долго ли еще будем терпеть мы подобные издевательства? Кто поручится за то, что кого-нибудь из нас завтра же не постигнет такое же несчастье? А что будет с женами и детьми погибших? Говорите, им дадут по сорок рублей. Ужели жизнь рабочего стоит только сорок рублей, сорок рублей «за штуку»? Злая насмешка! Нет, кровь убитых братьев наших взывает к нам, живым. Мы должны ответить на эти издевательства господ-капиталистов, дать почувствовать, что теперь за рабочего будет кому заступиться.
Халтурин резко обернулся, уронив с подоконника несколько книг.
— Нужно прокламацию отпечатать да похороны такие устроить, чтобы весь рабочий люд к нам душой, сердцем потянулся.
Русанов поднялся со стула.
— Степан Николаевич, а ведь верно, прокламацию можно у радикалов в Вольной типографии отпечатать, а на похороны наших интеллигентов пригласить.
Халтурин уже не размышлял. Подсев к столу, он что-то быстро писал.
— Алексей, я тут главное записал, беги к своим кружковцам с завода, напишите прокламацию. С бунтарями я свяжусь сам.
Русанов стал быстро одеваться.
— Сергеич, а ты куда ж это?
— К Мурашкинцеву, он хоть и лаврист, но может предупредить бунтарей. Ты только скажи, когда и где хоронить убитых будут?
— Девятого их похоронят на Смоленском кладбище. Но ты, того, иди домой, Сергеич, что-то вид у тебя нехороший, не захворал бы, а с бунтарями я сам поговорю сегодня же.
Когда ушел и Петерсон, Халтурин вместе с Хохловым поспешили на конспиративную квартиру, которую содержал Михаил Родионович Попов. Адрес был им известен, но условных сигналов они не знали. Долго стучались в дверь. Никто не открывал. Наконец чей-то заспанный голос спросил:
— Кто там?
— Откройте, не бойтесь, мы рабочие с патронного завода.
Дверь приоткрылась, и Халтурин увидел встревоженное, но ничуть не заспанное лицо Попова.
— Напугали, подняли тарарам на весь дом. Ну, входите скорей. Что у вас стряслось?
Халтурин и Хохлов вошли. В комнате горела сильная керосиновая лампа, прикрытая сверху темным абажуром из жести. На столе шумел самовар и стояло два стакана недопитого чая. Халтурин толкнул в бок Хохлова и прошептал:
— Спрятал кого-то, видишь, за столом сидело двое.
Хохлов рассмеялся.
В это время из передней в комнату вошел Попов, а за ним и оратор, выступавший в день Казанской демонстрации. Крепко пожимая руку Плеханову, Степан Николаевич разглядывал «Жоржа», «Оратора», как именовали его между собой землевольцы.
Плеханову шел двадцать первый год. Это был статный человек с умными темными глазами, длинными, зачесанными назад густыми космами темных же волос и короткой черноватой, слегка отливающей в рыжий цвет бородкой.
— Степан Николаевич, — начал после взаимных приветствий Плеханов. — Как это могло случиться, что мы с вами до сих пор не познакомились?
— И не говорите, Георгий Валентинович, ведь я был с вами в одной комнате, когда Зайчневский и Хазов спорили по поводу демонстрации шестого декабря. Да и у Казанского мы дрались вместе. А вот руку вашу впервой пожать пришлось.
— Ничего, Степан Николаевич, наверстаем упущенное. Но что случилось?
— О взрыве на патронном вы слыхали?
— Да, Михаила Родионовича предупредили рабочие. А что?
— Думается мне, что демонстрацию надобно организовать, когда хоронить убитых будут. Рабочие придут, уж очень они на начальство злы за этот случай.
— А когда хоронить будут?
— Девятого, уже завтра, — Халтурин взглянул на стенные часы, показывавшие половину первого ночи.
— Эх, времени мало, один день, успеем ли оповестить наших?
— Надобно успеть, Георгий Валентинович.
— Как, Михаил Родионович, ты смотришь на это?
— Ты лучше спроси, что Степан Николаевич своим приятелям-лавристам скажет, ведь демонстрация как-никак политическое действие? — Попов выжидающе посмотрел на Халтурина.
Степан возмутился — в такой момент, когда погибли люди, когда можно и нужно поднимать рабочих, о каких лавристах может идти речь. Но Халтурин сдержался и даже заставил себя рассмеяться.