Ни Халтурин, ни его товарищи по Северному союзу не отделяли себя стеной социальных различий от. интеллигентов народников. Наоборот, тесная связь со всеми, кто встал на путь борьбы с царизмом, с самодержавной бюрократией, помещиками, капиталистами, отличала этих «корифеев» рабочего движения 70-х годов. В этом была их сила, в этом же крылась и слабость рабочего движения. Не раз Степан Николаевич с упреком говорил своим друзьям-народникам, что они своими террористическими актами не дают возможности укрепить рабочие организации.
Сейчас, осенью этого бурного 1879 года, Халтурину было очень тяжело. Его детище — союз был почти разгромлен, а без союза, без прочной рабочей организации невозможно стало руководить стачками, направлять борьбу рабочих по нужному руслу схваток за политические свободы, нельзя было воспитывать и просвещать их. С гибелью союза меркли и рушились мечты о прекрасном, социалистическом будущем всех простых тружеников России. Халтурин физически ощущал боль по утерянным товарищам, по погибшей организации. Глухая злоба против всего политического строя царской России вырастала в лютую ненависть к царю, олицетворяющему этот строй, возглавляющему все темные силы, ставшие на пути людей, ищущих выхода из тюремных застенков.
В осенние, дождливые дни Халтурин размышлял, шагая из угла в угол маленькой комнатушки. Версты уходили за верстами, отмеренные беспокойными шагами Степана от двери к окну и от окна к двери.
Степан по натуре своей был боец, его жгучая энергия, неиссякаемый энтузиазм и мечтательная, мягкая натура порождали неистребимый оптимизм. В голове роями носились планы новых свершений. Он не верил, что с первой неудачей кончились надежды на благополучный исход борьбы. Пусть не он и не его поколение тружеников завоюют себе счастливую жизнь, но его долг приблизить эту жизнь, в горячих схватках с царизмом отвоевать социальные и политические права рабочим, покончить с этим царством тьмы, где стонут, мечутся, заживо гниют и умирают миллионы его братьев, близких и родных по плоти и крови людей.
Но теперь он одинок — как это нелепо! Ведь накал борьбы с каждым днем становится все жарче, все сильней. Его друзья по «Земле и воле», несмотря на тяжелые потери, подняли головы, встретив сочувствие и горячий отклик даже среди либералов. Конечно, верить либералам нельзя, но пользоваться их поддержкой можно и нужно, чтобы увлечь за собой молодежь, лучшие силы России, раскачать крестьянство на активные действия.
Халтурин никогда всерьез не интересовался деревней. Как принятую аксиому Степан повторял, что с победой революции земля отойдет к крестьянам. Но что представляет собой крестьянская община, о которой до хрипоты, до взаимных оскорблений спорили его друзья-лавристы, он представлял смутно. И это несмотря на то, что недавно перечитал всего Костомарова с его романтической идеализацией крестьянского быта. Никто из рабочих так хорошо не был знаком с историей революций 1789 и 1848 годов во Франции, как он, мало кто даже из интеллигентов так внимательно изучал конституции европейских стран, но вряд ли можно было найти второго такого рабочего-интеллигента, не говоря уже о народниках, кто так плохо разбирался в делах деревенских, как Халтурин.
Сколько раз Плеханов, вернувшийся из саратовского поселения, пытался обратить Халтурина в свою «народническую, крестьянскую веру», но каждый раз встречал отпор. И что же? Вместо «горечи поражения» Плеханов проникался все большим и большим уважением к Степану Николаевичу, невольно прислушиваясь к его убежденным и в то же время ласковым, почти лирическим рассказам о рабочих, о их нуждах, борьбе, будущем.
Плеханова волновали эти рассказы. Недавно он основательно заинтересовался учением Маркса и перечитал все, что можно было достать в России из его сочинений. Как ни странно, мысли Халтурина, его непреклонная вера в будущее рабочего движения перекликались с идеями Маркса, хотя Степан Николаевич мог прочесть лишь несколько его статей: языков Халтурин не знал.
Воронежский съезд стал поворотным пунктом в идейной жизни Плеханова. Хотя он еще и не сделался марксистом, но уже переставал быть народником.