В конце декабря к Русанову неожиданно нагрянул Мурашкинцев. Он явно был чем-то озабочен и, что более всего удивило Русанова, торжествен, оглядевшись, даже заглянув в коридор, Мурашкинцев встал против Русанова и, понизив голос, заявил:
— Николай Сергеевич, я пришел к вам по одному очень важному делу и не только от себя, но и от человека, который вам, как и мне, вполне доверяет… — Человек этот Степан.
— Какой Степан?
— Халтурин.
— Разве он в Петербурге? Я думал, он уехал в Вятку.
— Он во дворце, в Зимнем дворце… и приготавливается его взорвать. О подробностях говорить нечего, но он был у меня и говорит, что абсолютно уверен в успехе своего предприятия. Он спросил только меня, что я думаю по этому поводу и что думаете вы?
— Я решительно воздерживаюсь и не хочу оказывать на него никакого давления… Ни поощрения, ни порицания… Пусть решает сам. Но разве он колеблется?
— Не колеблется, но, видимо, желал бы, чтобы мы были целиком на его стороне. Совсем измучился… Понадобятся, говорит, месяцы.
Халтурин действительно уже третий месяц находился в Зимнем дворце. Попал он в это «логово императоров» не случайно. Уже в момент последнего свидания с Плехановым Степан Николаевич подготавливал условия для поступления на работу в Зимний в качестве столяра-краснодеревщика. Именно об этом «важном деле» намекал тогда Степан Плеханову, но Георгий Валентинович не понял его до конца, а потому и не стал отговаривать.
К осени 1879 года мысль о том, что царь должен погибнуть от руки представителя народа, стала навязчивой для Халтурина. Степан Николаевич считал, что убийство должен совершить именно рабочий, и этот акт послужит к прославлению русского рабочего. Так думали и некоторые из его уцелевших друзей по союзу. И все же первые месяцы пребывания в Зимнем Степан колебался в правильности избранного им пути.
Его не страшили трудности осуществления задуманного предприятия. Будучи органически связан с рабочим классом, Халтурин, по словам его друга Кравчинского, «не мог не сделаться борцом за его освобождение — это было естественно, и пришлось бы удивляться противному. Бороться за попранные права рабочих, умереть за их дело, если нужно, — значило для него бороться и умереть за все, что было ему дорого, а также за самого себя». Взрыв Зимнего не был «искусственно взятой на себя и выполняемой по чувству долга обязанностью». После разгрома Северного союза Халтурин ощущал в этом покушении «могучую, неотразимую потребность». Его героизм был естествен и логичен, каким всегда бывает истинный героизм. Колебания проистекали из другого источника.
Степан Николаевич знал, что для взрыва Зимнего нужен динамит. Достать его собственными силами он не мог, его друзья-рабочие тоже были бессильны это сделать. Пришлось связаться с Исполнительным комитетом «Народной воли». Исполнительный комитет с восторгом принял план Халтурина. Особенно возросли надежды на это покушение после неудач под Одессой, Александровском, Москвой. Этот восторг народовольцев и заставил Халтурина усомниться, прав ли он, сознательно став на путь террористической борьбы. Ведь совсем недавно Халтурин ожесточенно спорил с Кравчинским, доказывая, что еще не все потеряно с делом пропаганды, чтобы забросить ее совсем и делать ставку исключительно на террор. Чем же теперь он отличается от Кравчинского, Николая Морозова, Квятковского? Эти мысли порой угнетали Степана.
Народовольцы же были довольны, что и Халтурин, этот влиятельнейший в рабочей среде человек, пришел в их стан. Тот же Кравчинский не раз рассказывал своим друзьям-дезорганизаторам, какой замечательный человек Халтурин.
— Если б вы знали, — говорил он Квятковскому, — Степана Халтурина. В революционные предприятия Халтурин вкладывает всю полноту своей возбужденной фантазии. При его богатом воображении, всегда готовом воспламениться, всякий проект сразу принимает грандиозные размеры.
Александр Квятковский, выделенный Исполнительным комитетом для связи и помощи Халтурину, старался подстегнуть фантазию Степана, его кипучую энергию. В конце концов Халтурин с головой ушел в работу по подготовке взрыва.
Сначала все шло гладко. Ни у кого не вызвал подозрения паспорт Халтурина, выданный на имя крестьянина Олонецкой губернии Каргопольского уезда Тропицкой волости деревни Сутовки Степана Николаевича Батышкова.
Царь отдыхал в Ливадии, и царская прислуга также чувствовала себя на каникулах. Нравы новых товарищей поражали Степана. Прежде всего прислуга самозабвенно воровала все, что плохо лежало. Покои и кабинеты убирались кое-как. Слуги предпочитали чуть ли не ежедневно устраивать веселые пирушки, приглашая на них своих знакомых. С парадных подъездов во дворец пускали только самых высокопоставленных лиц, ну, а с черных ходов приводили всякого.