Халтурин, став «придворным» столяром, с первых же минут своего пребывания в Зимнем изображал этакого деревенского рохлю, который с раскрытым ртом и округлившимися глазами взирал и на роскошь помещений и на богатую ливрею камердинеров, ахал, чесал в затылке, говорил междометиями.
Столярная мастерская Зимнего дворца славилась своими умельцами. Поэтому Халтурину прежде всего устроили строгий экзамен — дали починить резной шкаф. Но недаром Халтурина еще в Вятке, учителя хвалили за искусство — «на полировку и блоха не прыгнет — ноги скользят».
Репутация первоклассного столяра была завоевана без особого труда. Жил Халтурин в подвальном помещении вместе с другими рабочими. Настоящий рабочий люд принял Степана в свою артель, но слуги верхних покоев еще долго потешались над деревенщиной. Не раз Халтурину замечали:
— Нет, брат, полировать ты действительно мастер, а обращения настоящего не понимаешь. — Наперебой старались обтесать «новенького», заодно насмехаясь над ним.
Во время отсутствия императора Халтурин мог сравнительно свободно расхаживать по дворцу. Очень скоро Степан прекрасно знал план Зимнего и особенно той его части, которая находилась над подвалом, где жили столяры. Над подвалом, на первом этаже, помещалась кордегардия дворцового караула, а над ней, во втором — царская столовая. Не раз Халтурину приходилось работать там, подновляя мебель. Постепенно в голове Степана складывался план взрыва. Легче и удобнее всего было взорвать царскую столовую, приурочив взрыв к моменту, когда император с семьей сядут за стол.
Квятковский одобрил этот план, оставалось его осуществить. Блуждая по дворцу, Халтурин искренне удивлялся его непомерной роскоши. Особенно поражали залы — Александровская с огромными батальными картинами Зауэрвейда, Вилливальда, Боголюбова; Белая — вся уставленная мраморными статуями; Помпейская — с каминами и вазами из малахита, ляпис-лазури, золоченой мебелью. Но чаще всего Халтурину приходилось пересекать сокровищницу в нижнем этаже. Степан Николаевич рассказывал Квятковскому при встречах:
— Поверите, Александр Александрович, чем больше я на эти золотые да серебряные побрякушки смотрю, тем сильней во мне злоба против царей растет. Ведь экое богатство-то! Если его народу бы, а? А так лежит какая-нибудь корона императрицы Екатерины. Говорят, стоит она ни мало, ни много, а один миллион рублей. Миллион… так ведь такие деньги-то и представить трудно. А бриллиантов разных и не счесть. И все валяется мертвым грузом. А вот поди ж ты, царский камердинер, хоть и холуй, но работает же. А знаете, сколько ему за работу-то платят? Не поверите — пятнадцать рублей. Ну и крадут… Как по сей день все эти короны да скипетры не разворовали — ума не приложу.
Квятковский слушал с интересом, ему никогда не приходилось бывать в Зимнем. В ноябре Халтурин передал Квятковскому план той части Зимнего дворца, где помещалась царская столовая, помеченная крестиком. План был нарисован на полуторном листке почтовой бумаги. Халтурин начертил также прилегающие к дворцу здания — малый и нижний Эрмитаж, которые могли пострадать при взрыве.
Таким образом, детали покушения были уточнены, одобрены Исполнительным комитетом и дело было за миной. Но это было самое трудное и рискованное дело. В этом Халтурину никто не мог помочь. Как доставить динамит во дворец? Где его хранить? Да мало ли вопросов, казалось, безответных, возникало перед Степаном Николаевичем. Время шло. В десятых числах ноября во дворце поднялась суматоха: чистились ковры, натирался паркет, мылись окна. 20-го ждали Александра II. Столярам не давали ни минуты покоя. Халтурин работал с утра до поздней ночи. Плохо работать он не умел, а стараться для царя не хотелось, но за работой прятал тревожные мысли.
Опять вернулись сомнения.
Зная от Квятковского о подготовляемых покушениях на царя по дороге из Ливадии в Петербург, Халтурин ловил себя на мысли, что хорошо бы, если с царем покончили где-либо под Одессой или Москвой, но через минуту эти мысли уже казались ему проявлением малодушия.
Скоро во дворце Степана знала уже вся стража, поэтому он мог беспрепятственно уходить и приходить. Жандарм, приставленный для наблюдения за столярами, даже проникся к Халтурину симпатией. «Деревня деревней, — рассуждал он, — да обтешется во дворце, а мастер чудный, да и собой мужчина видный». И действительно, как ни старался Халтурин походить на деревенского забитого парня, изменить своей внешности он не мог. Шел ему двадцать третий год, болезнь, та страшная болезнь, спасения от которой тогда не знали — чахотка, еще не затронула