Степана. «Высокого роста, широкоплечий, с гибким станом кавказского джигита, с головой, достойной служить моделью Алкивиада. Замечательно правильные черты: высокий гладкий лоб, тонкие губы и энергичный подбородок», — так восторженно описывал внешность Халтурина его учитель и друг Кравчинский, всегда при этом добавляя слушателям: «Когда в пылу разговора его прекрасное лицо оживлялось… я, знаете, не мог оторвать от него глаз».
Жандарм не случайно приглядывался к Степану. Была у него дочь на выданье…
Признаться, Халтурин, догадавшись о намерениях жандарма, даже растерялся. С одной стороны, наотрез откажешься — испортишь отношения, с другой… Халтурин не был ригористом, но никогда ему даже не приходила в голову мысль о женитьбе. Еще до своего отъезда за границу Кравчинский подсмеивался над ним.
— Ты, Степан, «Дворника» знаешь? Ну, Михайлова Александра? Я его раз спросил, способен ли он влюбиться? Представь себе, он ответил: «Еще как способен, друзья мои, да времени у меня нет». Так и у тебя нет времени, а, Степан?
Халтурин обычно не на шутку сердился. И вот тебе, извольте! Степану приходилось изворачиваться. Нужно было иметь поистине стоическую душу для того, чтобы не обнаружить себя, разыгрывать простачка и готовить, готовить одно из самых дерзких покушений, известных в летописях освободительной борьбы.
После взрыва под Москвой в Зимнем была усилена охрана, труднее стало уходить из дворца. Правда, первые порции динамита Халтурин пронес беспрепятственно. Но что это за порции, буквально крупинки!
Порой Халтурин просто приходил в отчаяние, ведь этак год целый придется накапливать динамит. А время подхлестывало, каждую минуту Степана подстерегал арест. Квятковский также нервничал — его торопил Исполнительный комитет. Уже начались первые провалы народовольцев. Попался Гольденберг с чемоданом динамита. Видимо, он стал давать откровенные показания. Раз или два Квятковский замечал за собой слежку. Он предупредил об этом Халтурина, но Степан отнесся к сообщению спокойно. Сидя у Квятковского на квартире, Халтурин напомнил ему Александра Михайлова и его «науку о конспирации»:
— А ведь Александр Дмитриевич, насколько мне помнится и вас всех обучал, как от шпионов и соглядатаев отделываться надобно. По этой части он дока. Со мной раз забавный случай произошел. Я как-то пожаловался Александру Дмитриевичу, что соглядатаев на улицах стало больше, чем прохожих. А он мне и отвечает: «Степан Николаевич, вы проходные дворы изучайте. Я так себе список их составил, штук 300, и наизусть выучил. Да и шпионов, за мной наблюдающих, с первого взгляда узнаю». Я, признаться, не поверил. А дня через три-четыре встречаю опять Михайлова на улице. Он меня не приметил. Дай, думаю, послежу за ним. Пошел следом, за спины прохожих прячусь. Так что бы вы думали? Замечаю, вдруг он оглянулся, будто на какую-то барышню, затем шляпу поправил и исчез. Черт его знает, куда он девался? Больше нам встречаться не приходилось, так по сей день и не знаю, в какой проходной двор Александр Дмитриевич нырнул.
Халтурин восхищенно развел руками и весело рассмеялся. Квятковский тоже улыбнулся, он-то хорошо знал страсть Михайлова к конспирации, а также ту изумительную ловкость, с которой тот умел ускальзывать от шпионов.
На квартире у Квятковского, в обществе Евгении Николаевны Фигнер, проживающей тут же, Халтурин с наслаждением сбрасывал маску деревенского простачка и снова становился самим собой.
25 ноября у Степана Николаевича была назначена очередная встреча с Квятковским. Так как Халтурину трудно было надолго отлучаться из дворца, да и за квартирой Александра Александровича действительно могли следить, решили повидаться в трактире. Напрасно Халтурин ждал — Квятковский не пришел.
Халтурин, встревоженный, вернулся во дворец. При входе его обыскали. Это было новостью.
В подвале Степан застал всех столяров в сборе. Они окружили жандарма. Тот что-то рассказывал, но Халтурин успел расслышать только его последние слова: «Царская столовая-то крестиком помечена, не иначе как новое злодеяние замышляют социалисты на нашего царя-батюшку». Степан замер. В голове вихрем мелькнула мысль: «План Зимнего, тот, что у Квятковского. Ведь там на столовой я крест поставил. Значит, Александра схватили…»
Квятковского действительно арестовали 24 ноября, арестовали из-за пренебрежения конспирацией. Собственно, виновата была Евгения Фигнер. Она доверила своей приятельнице «из сочувствующих» Любови Богословской хранение воззваний Исполнительного комитета и экземпляры газеты «Народная воля». Богословская, в свою очередь, опасаясь обыска, отдала эту литературу соседу, отставному солдату Виктору Алмазову. Он казался ей симпатичным человеком, на которого можно положиться. Но Алмазов был трус и к тому же неразборчив в средствах, при помощи которых можно было бы добыть лишнюю копейку. Ночью 23 ноября, захватив с собой четыре экземпляра воззвания и пять номеров газеты, он явился в 3-й участок Московской полицейской части и выложил все это на стол начальнику, назвав при этом соседку.