В ту же ночь Богословскую арестовали, и хотя ничего подозрительного в комнатах не нашли, ей стали угрожать виселицей. Богословская испугалась и сказала, что литературу она получила от Евгении Павловны Преображенской (Фигнер). Установили адрес Преображенской, выяснили, что она жила вместе с учителем Александром Александровичем Чернышевым (Квятковским). Рано утром 24 ноября к ним нагрянула полиция. Обыск в квартире Преображенской и Чернышева дал полиции целую кучу вещественных улик. Банка, в которой лежало 19 фунтов динамита, капсюли для взрывателей, нелегальные издания и, наконец, на полу в комнате Чернышева нашли смятый клочок бумаги с чертежом Зимнего дворца и крестиком на столовой императора. Арестованных увезли, а в квартире устроили засаду, в которую попалась жена Николая Морозова Ольга Любатович, спешившая предупредить Квятковского об опасности, но опоздавшая. Любатович в конце концов вырвалась из лап полиции, но члены Исполнительного комитета были на грани отчаяния. С минуты на минуту можно было ожидать провала Халтурина, а предупредить его не было никакой возможности.
Степана Николаевича предупредил, сам того не подозревая, жандарм, разболтавший столярам об аресте Квятковского.
Страшные дни пережил Халтурин. Дворцовая полиция обшаривала все помещения, прилегающие к царской столовой. По ночам, а иногда и днем полицейские в сопровождении своего начальника делали внезапные обыски. Халтурин пока был вне подозрений. Он это выяснил быстро, снова разыграв дурачка и заявив, что «ему бы одним глазком поглядеть на социалиста, каков он собой».
Под хохот собравшихся столяров и лакеев ему описали внешность социалистов, причем столяры сами были убеждены, что террористы обязательно носят длинные гривы, карманы у них оттопырены от бомб и револьверов.
Халтурину доверяли. Как лучший столяр, он работал в царской столовой, его приводили в спальню императрицы, посылали в кабинет Александра II, когда монарх изволил отсутствовать в нем, прогуливаясь по Зимнему.
Анфилады комнат. В открытые настежь двери видна строгая роскошь золоченой мебели. Статуи. Хрустальные люстры, портретные шеренги и застывшие истуканами на постах караульные финляндцы. В тишине гулким хрустом отпечатываются шаги. Из комнаты в комнату, через залы идет император Всероссийский, Александр II Николаевич. Высок и немного тучен. Талия стянута корсетом, искусно вделанным в мундир. Лицо непроницаемо. Холодные глаза остзейца. Бакенбарды срослись с усами, прикрывая обвисшие щеки почти до самых волос. Перед каждой дверью шаги замедляются. Караульные обращаются в изваяния. В комнатах и залах пустынно. Если и покажется чья-либо фигура, то, заметив шагающего монарха, моментально исчезает. Его опасаются, особенно после того, как Александр собственноручно застрелил в Зимнем своего адъютанта. Адъютант внезапно столкнулся с царем и спрятал за спину горящую папиросу. Царь выстрелил. Ему показалось, что была спрятана бомба с запалом. В последние годы Александру кажется многое. Он уже не верит никому. Миновав караульных, с трудом удерживается, чтобы не оглянуться, холодок страха щекочет затылок. В кабинете, за огромным письменным столом сидит час, другой, сжав руками виски. Дела? Заботы? Нет, это удел его министров. Царю страшно, страшно в собственном доме. Он тщетно скрывает этот страх. Но им заразились от него и придворные. Несчастное царствование! В газетах продажные борзописцы расточают фимиам «освободителю», умиляются любви, которую он внушает народу. Любви! Он хочет внушать только страх, как покойник батюшка его, в бозе почивший император Николай Павлович. Тот умел. Да, «золотой век царей» канул в прошлое. Если раньше их и убивали, то во имя других императоров. Прабабка Екатерина Алексеевна даже шутить изволила, объявив в манифесте, что муж ее, император Всероссийский Петр III Федорович скончался от «апоплексического удара с острыми геморроидальными резями в кишках». А его князь Барятинский прикончил.