— Бей их, бей насмерть!
Он держался руками за рельс и от волнения подпрыгивал, мотал задом во все стороны; казалось, он держался за рельс, чтобы не улететь. Катали, самый сильный и отчаянный народ, скоро сломали босяцкую силу, и когда из города прискакали конные городовые, на путях все было тихо: катали ушли на завод и даже унесли с собой парня, которому сами же разбили голову глыбой руды.
Днем поднялся сильный ветер. Степка прыгал вокруг своей корзины и все вспоминал теплую и душную шахту. Хорошо еще, что хозяин чайной согласился поставить корзину с семечками за прилавок, и мальчик, не дожидаясь Якова, побежал домой. Всю дорогу он размахивал руками, отбиваясь от мороза и ветра. В косточках поднялась стрельба, и пальцы так зудили, что Степке хотелось их оторвать от ног и бросить куда-нибудь подальше. Дома бабка начала его укорять, что он рано вернулся, а калека Яков до ночи терпит. Степка сидел скорчившись и, задрав разутую ногу, дул на пальцы.
— Якову что, — сказал он и подумал: «Хорошо иметь приставные ноги; летом ходишь на них, гуляешь, а зимой отвинтил и положил на печку, пусть себе греются».
Вечером пришли в гости Афанасий Кузьмич с Петровной. Афанасий Кузьмич рассказал, что парень с разбитой головой еще до гудка умер в заводской больнице.
— Не сбивай расценка, — сказала мать. — И так каталей довели — по семьдесят копеек в упряжку получают.
— Да. А колясочка шестьдесят пудов тянет, — добавила Марфа.
Степка лежал на печке, укрытый целым ворохом тряпья, и блаженно зевал, слушая голос Афанасия Кузьмича:
— На машиностроительном бастуют, на Никополе бастуют, на Русском Провидансе бастуют, Дружковский забастовал, Юрьевский забастовал…
Афанасий Кузьмич перечислял заводы так долго, что Степка задремал и проснулся от сердитого голоса Петровны:
— Словно сбесился старый вот от квартиранта твоего, Кузьмы этого самого. Наденет очки и давай афишки эти читать.
Она погрозила кулаком и, видно передразнивая его, гнусаво запела:
— Пауки и мухи… кто наши враги… о попе и черте… как боролись рабочие за лучшую долю… Тьфу! Неумытый!
Степке хотелось послушать дальше, но когда он открыл глаза, в комнате было черно-сине, а у стола шумела сапогами мать — собиралась на работу.
Новый день был богат событиями. Несмотря на ветер, без передышки дувший из степи, на улицах было много народу. Какое-то беспокойство чувствовалось в движениях и голосах людей. Они ходили по мостовой, останавливались и все время поглядывали в сторону завода. В чайной, куда Степка пришел за своей корзиной, стояла необычайная тишина, все сидевшие разговаривали шепотом.
Степке казалось, что их квартирант был причиной всего этого беспокойства, и он вглядывался в лица прохожих, ожидая увидеть веселого, улыбающегося Кузьму. Вдруг он дернул свою соседку за конец платка и сказал:
— Гляди, кто идет!
Прямо к ним шел человек в бекеше, обшитой мехом. Старуха стала собирать свое имущество, но человек в бекеше сразу заметил ее.
— А, ты здесь? — сказал он и, примериваясь ногой, начал подходить к старухе.
Степка поднялся и заслонил собой корзины.
— Не лезь к ней! — закричал он, подняв кулак. — Она тебя не трогает!
Когда Степан пришел домой с опухшим носом и окровавленным ухом, бабка сказала:
— Что, кормилец, добегался с ворами?
Степке было неловко рассказывать, что он вступился за старуху еврейку, и, ничего не ответив, он пошел к ведру смыть кровь.
Только лишь он зашел в сени и, всхлипнув от боли и воспоминаний, окунул в ледяную воду лицо, скрипнула дверь и вошла мать. Она быстро, не заметив сына, прошла в комнату.
— Марфа! — громко позвала мать. — Марфа, забастовали!
— Врешь… Ей-богу? — спросила Марфа.
— Что же, я врать, что ли, буду, — сказала мать. — На Ларинку пошли, митинг, что ли, какой-то; я не захотела.
Тут Степка вошел в комнату.
— Батюшки! — вскрикнула мать. — Где это ты? Кто это тебя так?
— Сволочь там один, — мрачно сказал Степка. — Ему тоже от меня досталось, я ему руку откусил.
— Что ты скажешь, — проговорила мать, — разбаловался мальчишка, прямо в арестантские роты его сдавать.
— А ты его мне отдай, я из него мастера сделаю. Да ты лучше про завод рассказывай, — сказала Марфа.
Мать всплеснула руками и закричала:
— Вот я из него сейчас, из балбеса, всю душу вытрясу. Тут люди бастуют, голодовать, холодовать будут, а он драки устраивает!
Степка схватил свой картуз и выбежал на улицу.
Он пошел в поселок, на старую квартиру, но мальчиков не было, все побежали смотреть на забастовку.
С заводом творились удивительные вещи. Клубы пара ползли по земле, заволокли небо, столбами поднимались над котельными; завод, точно негодуя на людей, шипел и выл на тысячи голосов — сердитых, испуганных и недоумевающих. А на Ларинке было черно от народа. Рабочие шли из проходных ворот, с Донской стороны, с Собачовки. Шли катали в красных лохмотьях, шли мартеновцы с синими очками, вшитыми в козырьки фуражек, шли шахтеры с Заводского рудника.
Степке казалось, что все они спешили на расправу с избившим его человеком в бекеше.
— Степка! Степка! — окликнул его чей-то голос.
Прямо над ним, на дереве, сидели Алешка и Мишка Пахарь.
— Давай, дурак, лезь скорей! — закричали они, свешиваясь вниз и протягивая ему руки.
С дерева были видны площадь, завод, две дороги: одна из поселка, на которой все подваливал народ, другая — пустая и белая от снега — ведущая в город.
— С кем это ты? — спросил Мишка Пахарь.
— Да так, стукнулся в городе с одним, — ответил Степка и сплюнул.
— Эй ты, тютя, не видишь, что ли, люди стоят, — крикнул снизу рабочий и погрозил Степке кулаком.
Стоявшие внизу оглядывались на завод и переговаривались:
— Гляди, гляди, и в механическом пар спускают.
— Шахту к вечеру обязательно затопит.
— Ничего, пристав откачает.
Кто-то загоготал. Из задних рядов закричали:
— Начинайте, что ли! Без попа молебна не открываете?
— Чего начинать будут? — спросил Алешка.
— Драться, — ответил Мишка Пахарь.
Степка, глядя на белую пустую дорогу, представлял себе, как толпа движется по ней с криком и песнями — крушить городовых, директора. Ведь люди, стоявшие на базарной площади, были очень сильны. Вот они ушли из цехов, и громадный завод жалобно завыл, сразу потеряв силу.
— Товарищи! — закричал тощий человек, стоявший на куче досок. — Открываю митинг рабочих завода английской компании.
Второй, плотный, в черном пальто, взобрался на доски, взмахнул руками и заговорил резким, сильным голосом. И оттого, что он говорил быстро, без запинок, словно читал по-писаному, Степке было трудно понять его слова. В задних рядах зашумели:
— Чужим не давайте говорить…
— Мы не для этого собрались…
— Тащи его вниз, не надо политики…
Человек в черном пальто продолжал свою речь. Он, видно, долго держал ее про себя и теперь торопился выложить все.
Потом бородатый рабочий начал читать по белому свитку требования забастовщиков.
— «Произвести прибавку заработной платы по всем цехам», — торжественно прочел он.
Бородатый читал медленно, останавливался, то и дело осматривался, поправляя очки.
— «Выдавать рабочим на доменных печах два раза в месяц брезентовые ладошки…» — читал бородатый, и люди, сколько их ни стояло — шахтеры, мартеновцы, слесари, машинисты, — зашумели:
— Правильно, выдавать доменщикам ладошки!