— Сами себе хуже делаем.
Казалось, только теперь ее по-настоящему забрала печаль. Вечерами она шумно вздыхала, лицо ее сделалось бледно-серым, покрылось желтыми пятнами; раз Степка видел ее плачущей. Он замечал, что бабка в последнее время стелила матери постель, по нескольку раз спрашивала, не нужно ли ей чего-нибудь. А мать, наоборот, раньше терпевшая бабкину воркотню, теперь то и дело кричала на старуху.
Степка решил, что бабка подлизывается. Если мать заболеет или умрет, некому будет кормить старуху, на Якова надежда была плохая. Безногий с приходом летнего тепла совсем загулял, иногда он по три дня не бывал дома и возвращался грязный, с опухшим лицом, пахло от него даже не винным перегаром, а кислятиной, как от плохо выдубленной шкуры. Руки у него дрожали, одежда оборвалась, и только серебряная медаль продолжала молодцевато блестеть. Бабка чинила его лохмотья и горестно вздыхала, а Яков, глядя на нее, хрипло говорил:
— Я все равно человек пропащий, меня жалеть не нужно.
И все молчали, соглашаясь с ним.
Яков иногда рассказывал про городские случаи, и выходило, что весь свет состоит из воров; рабочие, лавочники, попы, инженеры, городовые — все были мазуриками. И Степка не мог понять, почему Яков радовался этому.
Часто женщины вели между собой секретный разговор и тотчас замолкали, когда в комнату входил Степка. Ему казалось, что от него стараются скрыть дело с запальщиком. Вечером он взбирался на печку и начинал притворно громко храпеть, все ждал, чтобы заговорили о рабочей дружине. Но разговор шел обычный: Марфа шутила, а мать ругала бабку. И в мастерской шла обычная работа — с утра до вечера Марфа возилась с швейными машинками, самоварами и кастрюлями.
Степка однажды пошел на Донскую сторону посмотреть на запальщика. Он увидел непросыхающую лужу и подошел к забору. Какая-то женщина прошла к сараям и поглядела на Степку. Потом, возвращаясь, она одернула платье, оглянулась и снова увидела мальчика. Погрозив ему кулаком, она сказала:
— Все целишься, воришка! Вот я сейчас городового кликну.
Степка поплелся к дому.
Однажды Марфа сказала:
— Приходил заказчик, работу дал.
— Кто? — сразу взволновавшись, спросил Степка.
— Ну кто — дедушка Пихто. Звонков. — Она посмотрела на мальчика и, погрозив пальцем, добавила: — Ты только одно помни, Степка, что я тебе в тот раз сказала.
Вечером к дому подъехала телега; лошадью правил возчик, обутый в лапти.
— Принимай товар, — сказал он Марфе и начал сбрасывать на землю полосовое железо.
Рассматривая серо-голубые полосы, Марфа снова огорчилась и сказала, что из этого железа можно сделать немало хороших вещей — кроватей, дверных ручек и подков.
Дед Платон посмотрел на полосы, потом на жену и пошел в дом. И оттого, что он не спросил, откуда железо и для чего оно, Степка понял, что он все знает. Марфа велела мальчику принести побольше угля, а сама принялась закладывать выпавшие из горна кирпичи.
Утром Марфа Сергеевна надела брезентовый фартук. Степка, раздувая горн, дергал за веревку, прикрепленную к мехам. Он мотал головой и сгибался к земле; ему казалось, что при этом мехи работают особенно ровно, белые угли в горне не покрываются пятнами. Марфа положила две железины на гори и присыпала их угольками. Вскоре железо засветилось откуда-то из глубины слабым красным светом. Степка отсчитывал двадцать рывков и глядел на полосы. Каждый раз они меняли цвет — из темно-красных они стали ярко-вишневыми, потом начали желтеть, золотиться и, наконец, сделались голубовато-белыми.
Марфа ухватила железину и понесла к наковальне. Дело не клеилось. У Степки не хватало силы удержать полосу неподвижно, он терялся и не мог сообразить, в какую сторону ее нужно повернуть после удара молотом. А Марфа била быстро и при каждом ударе ухала, как дровосек, озлившийся на суковатое полено.
— Не так… Крепче держи… О господи, не туда… — то и дело говорила Марфа.
Она снова ударила молотком; щипцы соскользнули, и железина свалилась с наковальни, чуть не смазав раскаленным концом Степку по лицу.
— Э, ты сегодня совсем какой-то глупый, — сказала Марфа. — Ты что, не обедал вчера, что ли?
Они снова взялись за работу, и Марфа, мельком поглядев на расстроенное лицо Степки, сказала:
— Ничего, это работа… — Она ударила молотком и докончила: — Перед такой работой нужно два фунта сала съесть.
Сделав первую поковку, Марфа сунула ее в ведро, и оттуда зафыркало и зашипело, точно десяток котов, вдруг завидевших дворнягу. Марфа вынула из воды конец железной палки; он был пепельно-серый, заостренный, как нож.
— Пика, — сказал Степка и ухмыльнулся во всю ширь.
— Сам ты пика, — сказала Марфа.
Марфа подошла к горну, — угли покрылись темной коркой.
— Это не работа, — сказала Марфа и, подойдя к двери, крикнула: — Платошка!
Дед Платон посмотрел готовую палку и, покачав головой, проговорил:
— Только собак гонять.
— Ну ладно, ладно, твое дело маленькое, — сказала Марфа и спросила: — Или что ж им, на Платошку Романенко всю надею иметь?
Деда посадили на табурет и заставили качать мехи. Степка замечал, что Марфа всегда посмеивалась над мужем. Когда он говорил, она насмешливо кивала в его сторону, точно желая сказать: «Мой-то, мой — разговаривает!» А дед Платой сердился на жену, говорил с ней грубыми словами, морщился и отмахивался рукой, словно она ему до смерти надоела. Но Степка знал, что ее насмешливость и его грубость — не настоящие, а просто так, чтобы не было стыдно людей.
Марфа оглядывалась на мужа и говорила:
— Качай, качай, Платошка, получишь на чай.
— Да, получишь, такое получишь… — кашляя, отвечал дед Платон.
А работа все не клеилась, и даже смелые руки Марфы не могли наладить ее по-хорошему.
Вдруг, рассмеявшись, она сказала:
— Вот объясни, Платоша: завод — большего по всей России нет, а понадобилось рабочим самую малость сделать — ко мне идут. Пошли бы в прокатку или в кузнечный — в момент бы два вагона отковали. А здесь — один мастер с табурета не встает, второй — сопливый, третий — баба. Объясни: неужели не заслужили? Вот же он, завод, рядом.
Степка удивленно посмотрел на Марфу. В самом деле, чего, кажется, проще… А дед Платон рассердился, махнул свободной рукой.
— Ты, я вижу, совсем подурела сегодня, — сказал он.
К гудку Марфа отковала всего лишь четыре железины. Она сказала:
— Скажу ему, пусть сам приходит подсоблять. Что ж, мне три недели с этой ерундой возиться?
После обеда Марфа снова пошла в мастерскую и принялась за работу — у нее были заказы по ремонту посуды. Готовые пики она велела Степке спрятать под доски, лежавшие в углу. В мастерскую заглянула бабка.
— Что, пришла Ольга? — спросила Марфа.
— Нету, — ответила бабка. — Я до самого завода доходила, нигде нету.
Степка увидел, что Марфа отложила молоток и поглядела на бабку. Холодок беспокойства прошел в груди мальчика.
— Тетя, я пойду посмотрю, — сказал он.
— Ну что ж, сходи.
— Сходи, сходи, голубчик, — проговорила бабка необычайно ласковым голосом.
Он вышел на дорогу. Завод шумел, черный дым, как низкие грозовые облака, клубился по небу. Степка огляделся и увидел, что по дороге едет телега; она свернула с дороги и направилась к их дому.
— Тетя Марфа, скорее… — задыхаясь, крикнул Степка, увидев на телеге мать. Ему казалось, что Марфа Сергеевна, умевшая так хорошо чинить часы, утюги, тотчас оживит мать.
Возчик сказал:
— Не ори, малый, все в порядке.
Мать нехотя улыбнулась Степке своим белым лицом. В это время подбежала Марфа Сергеевна.
— Надумала женщина рожать в мартеновском цехе, — сказал возчик, — подняла, должно быть, тяжелое.
Он вел лошадь под уздцы, выбирая ровную, без камней, дорогу, и, как многие люди, имеющие дело с лошадьми, рассуждал вслух, ни к кому не обращаясь: