— Эй, вставай, вставай, приехали…
Мутный, тяжелый рассвет глядел в окно. Пассажиры с узлами и сундуками толпились в проходе. Женщина, сидевшая внизу, крестила зевающий рот и говорила:
— Доехали, слава тебе господи. Я думала, не доедем уже…
Степка вышел из вагона. Мороз коснулся его лица. Так глубоко, с наслаждением дышал он, выезжая на поверхность из шахты.
Всюду толпились люди, у многих железнодорожников на рукавах были красные перевязи. —
Станционный зал был переполнен. На столе среди зеленых кустов, похожих на огромные папоротники, стоял человек в железнодорожной фуражке и громко читал по бумаге:
— «Во имя блага всего народа, во имя гибели общего врага, во имя Всенародного Учредительного собрания, во имя самодержавия народа — рабочий класс в России объявил всеобщую забастовку, и в Екатеринославе он руководство ею дал в руки боевого Стачечного комитета».
Молодой человек читал медленно, внятно, и люди слушали его в глубоком, торжественном молчании.
Степка на цыпочках пошел к двери, ведущей на вокзальную площадь.
Все было знакомо ему, точно он уже много раз видел Горловку… Домики, вросшие в землю, серый, грязный снег на крышах, приземистое надшахтное здание, длинная гряда отвалов породы, заводские трубы — все это не удивляло Степку. И люди были знакомы — рабочие, шахтеры, дети, торговки с корзинами, выстроившиеся в ряд у станционных дверей.
Мальчик подошел к торговке; голова и лицо ее были закутаны, лишь два веселых молодых глаза и нос, украшенный прозрачной капелькой, виднелись из-под платка. Степка долго щупал булочки в корзине, и торговка сказала:
— Ты чого товар мацаешь, нэ бачишь, вси виднакови.
Мальчик выбрал наконец булку, показавшуюся ему лучше других, подумал немного и взял две конфеты.
— А гроши? — спросила торговка и взяла мальчика за плечо.
Степка, важно покашляв, расплатился с ней.
— Как пройти, теть на… — сказал он и вдруг поперхнулся. Он забыл название улицы.
— Куды? — спросила торговка.
Степка стоял перед ней, разинув рот и чувствуя, как сердце, замирая, проваливается, ускользает из его тела. Он страстно старался вспомнить название улицы и безнадежно спутывал признаки, помогавшие восстановить это название в памяти:
«Деревянная… Яблочная…» Нет. Все смешалось в Степкиной голове. Он шел через площадь, торговка, смеясь, кричала ему вслед:
— Слухай, хлопчик, а головы своей нэ забув дома?
Потом он пошел по улице. Ему казалось, что письмо жжет ему макушку, нетерпеливо шуршит и сердится на него. Что он скажет, вернувшись домой? Запальщик молча покачает головой и усмехнется…
Он съел булку, проглотил, не обсасывая, конфеты и даже не заметил их вкуса. Долго ходил он по улицам, заглядывая во дворы, смотрел в окна, перелезал через заборы.
— Ладно, пусть, — злобно сказал он. — Вот так буду ходить, пока не сдохну.
Он, вероятно, прошел немало верст. Ноги подгибались, просили отдыха, но он все шел. Снова перед ним лежала широкая улица. Он сообразил, что уже проходил по ней, — вот в окна этого дома он заглядывал, в эту калитку он зашел, но тотчас же выбежал обратно, так как собака, зарычав, набросилась на него.
Степка остановился, не зная, идти ли по этой улице или свернуть в переулок. В это время из калитки выбежала знакомая ему собака. Она помахивала хвостом и нетерпеливо оглядывалась, поджидая кого-то. Из калитки вышел мальчишка с кошелкой.
Степка издал вопль радости и, налетев на мальчика, схватил его за плечи.
— Не лезь, гад! — крикнул мальчик.
— Алешка, Алешка, Алешка! — твердил Степка, крепко держа за плечи приятеля.
— Степка! — крикнул Алешка, вдруг узнав товарища.
Собака, вернувшись, обнюхала Степку, ударила его несколько раз хвостом по груди и даже лизнула своим горячим языком красную, замерзшую руку. Да, сразу мир изменился, сделался ласковым и веселым.
— Ты как приехал, с матерью? — спросил Алешка. — У нас все равно завод закрылся.
— Нет, один.
— У нас, знаешь, — сказал Алешка, — жандармов со станции в школе держат. А камень тот есть?
Пока Алешка, сощурив глаза и выпятив губы, рассматривал камень, Степка дул на руки и приплясывал.
— А Пашку помнишь? — спросил Степка.
— Пашку?
Они оба хихикнули и быстро, не слушая друг друга, начали рассказывать. Мальчики вошли в дом. Бабушка Петровна, увидев Степку, сразу начала плакать, потом посадила его возле печки, налила чаю и стала расспрашивать про мать. Степка хлебал горячую жидкость и с наслаждением разглядывал знакомые предметы — темный комод, желтого глиняного мопса с отбитым ухом, фотографии в черных рамочках, висевшие на стенке так же, как на прежней квартире.
В это время вошел Афанасий Кузьмич с ведром угля. На рукаве его тулупа была широкая красная перевязка.
— Ты как сюда попал? — сердито спросил он.
— Приехал поездом, — сказал Степка и поглубже надвинул картуз.
— Как так?.. Сам?.. С Ольгой?
Степка оглянулся, покашлял, помялся и сказал:
— Я до Кузьмы приехал, письмо привез.
— Вот оно что. Давай его сюда.
— Не-е-ет, — сказал Степка и затряс головой, — в его личные руки.
Он совсем успокоился, узнав, что старик укажет, где найти Кузьму.
— Ишь ты, — сказал Афанасий Кузьмич, — тогда одевайся, вместе пойдем.
— Вот, вот, — сказала Петровна, — и старый и малый. А ты куда? — спросила она у Алешки.
— Ба… я с ними.
— Нечего!
Они шли по улице, и Афанасий Кузьмич расспрашивал Степку про завод, цехи, про Марфу и мать.
— Значит, про механический ничего не слыхал? — все спрашивал он. — Тут дела серьезные, да. А завод тут супротив нашего ничего не стоит. Значит, про механический не знаешь? Старик ко мне ходил, Хромов. Не видел его? Как он там? Старинный друг мне.
Они вошли в низкое, похожее на казарму здание.
— Это столовая, — шепотом сказал Афанасий Кузьмич, — здесь собрание сейчас.
Степка загремел сапогами, и несколько человек зашикали на него. За столом сидел Кузьма, а рядом с ним стоял смуглый черноглазый человек в распахнутом пальто и говорил речь.
Как изменился Кузьма! Степка едва узнал его. Похудевшее лицо не улыбалось, скулы резко выпячивались из-под бледной кожи, темные глаза смотрели упорно и сосредоточенно вперед. Человек в распахнутом пальто напоминал дядьку, пробовавшего сказать речь на Ларинке во время первой забастовки. У него был немного хриплый, резкий голос.
— Мы силой заставим владельцев отдать свои доходы, — сказал он и протянул вперед руку.
Люди, сидевшие в зале, заволновались, и волнение их передалось Степке. А голос смуглого человека загремел грозно и уверенно. Многие из сидевших встали со своих мест.
— Этот завод и эти рудники, — говорил он, — все это создано потом и кровью рабочих, все это должно составить их неотъемлемое достояние!
Все захлопали в ладоши, табачный дым заволновался в воздухе. А черноглазый, перекрывая шум, закричал:
— Товарищи! Выбирайте рабочих представителей. Пусть они предъявят директору завода Лоэсту свои законные требования.
— Нашего знаменитого оратора Марка Кузнецова! — тонким голосом прокричал Афанасий Кузьмич.
— Кузнецова! — кричали рабочие, и снова табачный дым над головами заволновался.
Пока шли выборы представителей, Степка пробрался к столу и дернул Кузьму за рукав.
— Слышь, Кузьма, — сказал он, — письмо тебе.
Кузьма посмотрел на мальчика без удивления, точно он уже видел Степку несколько минут назад.
— А, давай, — сказал он и протянул руку.
Кузьма, читая письмо, хмурился и кивал головой, а мальчик, глядя на него, радовался и гордился.
«Отдал?» — спросит запальщик.
«Ясно, отдал, прямо в личные руки».
— Ты подожди здесь, — сказал Кузьма и подвинул Степке табурет.
Мальчик сел за стол, и десятки глаз смотрели на него. Степка сидел насупившись, сжав губы, стараясь придать лицу серьезное, важное выражение, а в голову ему упорно лезли ребячьи мысли: про мать, про Павла, про Алешку, которого бабушка не пустила на улицу. Вдруг он неожиданно вспомнил ненужный ему больше адрес: Садовая, дом Иванова.