Андрей Андреевич подошел к окну и, глядя на дорогу, сказал:
— Что ж, надо угостить гостью.
— Вы уж извините, — сказала хозяйка, — не хочется из-за одного человека беспорядка на столе заводить. — И все перешли в кухню.
Степке стало жалко мать. Она сидела на краешке стула, говорила осипшим голосом, все поглядывая на Андрея Андреевича.
Когда Андрей Андреевич спросил:
— Что, мальчик, скучаешь за папкой? — Степа сердито посмотрел на него и ничего не ответил.
Андрей Андреевич вздохнул.
— Да, судьба играет с человеком.
Но вот на дворе залаяла собака, и хозяева пошли к двери.
Гости зашли на кухню. Андрей Андреевич, увидя, что они в нерешительности смотрят на Кольчугину, не зная, здороваться ли с ней, торопливо сказал:
— Это ничего, ничего, — и махнул в сторону Степки и его матери рукой.
Выйдя на улицу, мать оглянулась и сказала:
— Сволочи, благодетели! И за людей нас с тобой не считают. — Лицо у нее было красное не то от выпитой водки, не то от обиды. Громко, с вызовом, она проговорила: — Мой муж в заводе работал, теперь я работаю, мы рабочие люди, а не холуи.
Когда они вернулись, в доме все были пьяны. Ухали гармошки, люди кричали песни. В одной комнате плакала женщина, в другой ругались, в третьей хохотали, кто-то плясал, и стекло в лампочке дрожало, точно от страха.
Казалось, что сам дом был пьяным великаном.
— Взбесились, проклятые, — повторял Степка материнские слова, проходя под окнами соседей.
Федор Козин ударил отца ножом. Старик выбежал во двор, размазывая кровь по лицу. Сын, спотыкаясь, тяжело волоча ноги, пошел за отцом. Казалось, вот-вот спи схватятся, но, Подойдя к отцу, Федор повалился на землю.
— Простите меня, папаша…
Но больше всего удивил Степку Афанасий Кузьмич. Нарядная рубаха его была запачкана, аккуратная бородка растрепалась.
— Разве мы можем гулять? — крикнул Афанасий Кузьмич. — Мы не можем гулять!
Степке стало тоскливо, и он пошёл в комнату.
Мать сидела у закрытого окна и, опершись локтями на подоконник, смотрела на двор. Потом она повернула к Степке лицо, и столько в нем было усталости, равнодушия, что казалось, от этого лица и глаз стало в комнате темно и холодно.
Утром, когда Степка еще спал, зашла тетя Нюша.
— Ольга, — сказала она, — пропади они с их праздниками! Пойдем в лес, яичек возьмем, пирога… На весь день.
Мать посмотрела на нее и вдруг сказала:
— Ей-богу, пойдем. Вставай, Степка.
Степка торопливо одевался, совал в карманы важные и нужные вещи: лезвие ножа, кожаный ремешок, тяжелый чугунный шарик.
Вскоре они уже шли по улице. Поселок отсыпался после вчерашнего пьянства. Даже завод молчал в это тихое утро. Они миновали мучные лабазы, обогнули завод и вышли на дорогу.
За девять лет своей жизни Степка ни разу не был в лесу. Он шел то впереди женщин, то далеко отставал от них, ковыряя ножом землю, собирал камешки.
Из черной влажной земли торчали свернутые зеленые листья, на толстых ножках росли голубые и белые цветы.
— Сте-е-пка! — кричала издали мать.
Навстречу ехала крестьянская телега. Молодой парень лежал на сене, подперев скулы ладонями. Он был такого большого роста, что ноги у него свешивались за телегу и болтались во все стороны при толчках.
— Эй, бабы, — зевая, проговорил он, — давайте христосоваться.
— Иди, иди, милый, похристосуемся, — сказала мать и погрозила ему кулаком. Степка никогда не слышал, чтобы она смеялась так громко и весело.
В лесу Степка совсем ошалел. Собственно, это был не лес, а большая роща. Росли тут молодые невысокие дубки, осины, клен. Деревья уже покрылись маленькими чистыми листьями, одни лишь дубы стояли в прошлогодних порванных лохмотьях. Земля, нагретая солнцем, была теплой, пахло прелыми листьями. И отовсюду, как и в степи, упрямо лезла, подымая темную корку листьев, молодая яркая трава. Черный муравей вползал на травинку, и она раскачивалась, как клен во дворе, когда на него залез пьяный черноусый поляк, с которым гуляла тетя Нюша.
Женщины распустили платки, вытирали потные, красные лица.
— Вот он, божий свет, — сказала тетя Нюша.
Мать ничего не ответила, она только оглядывалась и дышала шумно и глубоко.
Тетя Нюша легла, закрыла глаза, подбросила ворох сухих листьев, и они упали ей на лицо.
— Э-э-х, бабы, вот где жизнь! — весело закричала она.
— Ох, подружка моя! — сказала мать и, навалившись на Нюшу, покатила ее по земле. Потом, опьянев от весеннего воздуха, они лежали тихо, греясь на солнце, и уснули.
Какие-то птицы, вертя хвостами, раскачивали ветки и насмешливо поглядывали на Степку. Синий жук медленно брел, проваливаясь в ямки. На стволах деревьев Степка нашел длинных жуков в красных казачьих мундирах. Жуки сидели неподвижно, раздраженно шевелили громадными усищами. А сверху светило и грело солнце, земля была мягкой, чуть влажной.
Мальчик в заплатанной курточке, в больших ботинках, весь перепачканный, похожий на ежа, в листьях и иглах, ползал по этой земле — смотрел, трогал, нюхал; лицо у него было худое, бледное, и на этом лице возбужденно горели (может быть, это и было самым чудесным в весеннем лесу) два ясных серых глаза.
Мать и тетя Нюша, проснувшись, пели песни. Потом они вместе ходили по лесу. Степкины карманы отвисли от собранных редкостей, и ему приходилось придерживать сползавшие с ног штаны.
Обратная дорога была скучной. Мать и тетя Нюша молчали. Степка устал, несколько раз падал, и мать сказала ему с раздражением:
— Ты что ходишь, как слепой, на руках тебя нести, что ли?
И голос у нее был всегдашний, сиплый немного. А когда послышались песни, заглушенные звуками гармошки, холодок прошел в груди и животе у Степки.
По улицам ходили пьяные, пьяные сидели и лежали вдоль заборов, некоторые кричали что-то, другие лежали, точно убитые, раскинув руки.
Степка ощупал карманы, провел рукой по картузу, убедился, что вырытые им с корнем растения не потерялись. Их нужно было посадить в ущелье за домом.
Они вошли в комнату. Степка посмотрел на тряпки, лежащие на неубранной кровати, на темную плоскую икону в углу и сказал:
— Мама, пойдем завтра в лес!
— Что, не нравится дома? — спросила, усмехаясь, мать.
Степка, враждебно глядя на нее, думал:
«Вот уйду в лес, построю дом и буду жить. Заведу злую собаку, больше той, что у Андрея Андреевича. Мать возьму, все-таки жалко. И Алешку-сироту, его отца ведь тоже убило. Дом вместе с Алешкой построим. Буду ходить с Кузьмой на дорогу грабить».
Мать сонным голосом говорила:
— В нашей жизни главное — привычка. Отец наш позапрошлый год поехал на побывку в Мелитополь, вернулся и дня три как чумовой ходил. А потом опять привык. Не бойся, Степочка, и ты привыкнешь.
Утром мать стояла над ним и долго смотрела: он спал, прижимая к груди камни, куски коры. Она попробовала разжать ему пальцы, но не смогла. Степка начал говорить что-то быстро, плачущим голосом.
Пасха прошла. Снова полным ходом запыхтел завод, задымил, потянулись к нему люди. Они шли с тяжелыми головами, опухшими лицами. В первый день после пасхи особенно много было на заводе несчастных случаев, он словно мстил людям за трехдневный праздник.
III
Видно, Кузьму интересовали Степкины камни. Он набил по углам ящика, в котором лежали камни, блестящие железные полоски. Часто он рассказывал смешные вещи. Степка прямо давился от смеха, слушая его. Мать обычно сидела за столом, сложив руки на груди, и тоже слушала разговоры Кузьмы.
Иногда квартирант не ночевал дома, и на следующий день Степка, волнуясь, спрашивал его:
— Ты где был?
Ему казалось, что Кузьма расскажет про свою разбойничью жизнь. Но Кузьма, смеясь, отвечал:
— У меня товарищей много на Ларинской стороне — гулял с ними всю ночь.
— Как гулял? — допрашивал Степка.
— Как гуляют, — отвечал Кузьма, — водку пьют, в карты играют…
— Врешь, — сердито говорил Степка, — ты на пасху водки не пил.