Вечером Сергей сидел за столом и читал книгу Томсона «Корпускулярное строение материи». Книга его интересовала, но читал он все же невнимательно.
«Как бы к ней зайти? — думал он. — Книжку попросить какую-нибудь? Или у Галины что-нибудь узнать? Что ж такого, что не умна; влюбляются ведь в женщин, а не в умы. Вот Поля умна, а что толку! Всю жизнь прожил бы с ней на необитаемом острове и не посмотрел бы. Джордано Бруно был очень красив и сказал: «Я знал одну лишь возлюбленную: истину…» Да нет же, я себя ничтожно утешаю, что Воронец все ходит да ходит. Вот зайти и пригласить, что особенного, ей-богу, — погулять, и все… А Гриша совершенно равнодушен, как метла… Вообще полагается развлекаться, как все студенты — «от зари до зари, лишь зажгут фонари…» Вот Лермонтов: с одной стороны, «звуки сладкие и молитвы», а с другой — «Гошпиталь». У батьки, что ли, справиться о чем-нибудь?»
— Сережа, тебя спрашивают, — сказал Гриша.
Сергей быстро оглянулся; на пороге комнаты стоял высокий усатый человек в черном пиджаке.
— Здравствуйте, — проговорил Сергей, краснея, точно вошедший подсмотрел его мысли, — пожалуйста, заходите…
И, совсем уже смешавшись, он подошел к высокому человеку и протянул ему руку. Тот, точно не видя протянутой руки Сергея, сказал:
— Письмо вам.
Сергей посмотрел конверт: размашистым почерком на нем было написано: «Сергею Петровичу Кравченко».
Внутри конверта находился сложенный вчетверо листок плотной желтой бумаги.
— Да вы садитесь, — сказал Сергей.
— Ничего, благодарю, — отвечал высокий человек и, поклонившись, отступил к двери.
Тем же крупным, но не очень разборчивым почерком было написано несколько слов:
«Сергей! Бабушка и я обижены, что, приехав в Киев, ты не навестил нас. Ждем тебя сегодня. Бабушка нездорова и просит обязательно быть».
Письмо было от младшего брата Марьи Дмитриевны, Николая Дмитриевича Левашевского. Сергей ни разу не видел дядю, но слышал от матери, что он владелец двух больших домов, занимает крупный пост по военно-инженерному ведомству и имеет генеральский чин. Слышал Сергей, что и по поводу его судьбы бабушка в свое время вздыхала, считая, что напрасно он пошел в военноинженерное училище, а не определился в Ярославский лицей.
Сергей смущенно вертел листок бумаги в руках.
Перед отъездом в Киев он сказал матери:
— Я, мамочка, с ними ничего общего не хочу иметь, ты уж имей в виду; они мне чужие и неинтересны…
— Я тебя не обязываю, — кротко ответила мать, — но из приличия один раз ты должен пойти к бабушке.
— Да зачем ему ходить? — вмешался отец. — Бабушка, бабушка… она тут гостила семь лет назад, и я ее без содрогания вспомнить не могу, — точно полон дом жандармов был: недовольства, вздохи, сожалительные пожимания плечами… Зачем ему это? Растет парень в демократической среде, пусть не суется к аристократии. Ты уж прости меня, Маша.
Мать кротко сказала:
— Я не собираюсь спорить, но Николай достаточно интересный для Сережи человек, он много ездил, много видел…
Сергей искоса поглядел на Гришу и сказал:
— От маминого брата.
— И ты поедешь? — насмешливо спросил Гриша.
— Очень просили быть, — сказал высокий человек и поклонился.
— А вы кто такой? — резко спросил Гриша.
— Я — Афанасий, лакей при Николай Дмитриевиче.
Гриша удивленно посмотрел на него и с шумом открыл книжку.
— Вот уж при таком росте я бы лучше пошел работать каменотесом или матросом, — сказал он, перелистывая книгу.
Сергею сделалось очень неловко: он болезненно не выносил резкости, а Гриша рубил прямолинейно и резко. Не зная, как выйти из неловкого положения, растерявшийся Сергей сказал:
— Давайте поедем, — схватил фуражку и, стараясь не глядеть на громко, со значением кашлявшего Гришу, вышел во двор.
У ворот стояла коляска на дутых шинах, запряженная парой черных рысаков.
— Сюда, сюда пожалуйте, — сказал Афанасий, указывая на коляску.
«Ловко!» — подумал Сергей, усаживаясь на мягкое пружинное сидение, и подвинулся, чтобы дать место Афанасию.
— Ничего, не извольте беспокоиться, — сказал Афанасий.
— Да тут же места для троих.
— Ничего, ничего, я трамваем, — сказал Афанасий и поспешно отошел.
Кучер лукаво поглядел на него и негромко сказал:
— Выпить хочет Хванасий.
Лошади, звонко цокая подковами, легко понесли в гору. Ехать было очень приятно; прохожие поглядывали на роскошный выезд, и Сергей против воли ухмылялся.
Дверь у одноэтажного белого дома с высокими окнами открыла женщина с седеющими волосами. «Пианистка», — подумал Сергей.
— Сюда, пожалуйста, — сказала женщина.
Пока Сергей, старательно ступая по очень скользкому паркету, шел через зал, открылась дверь и вышла бабушка.
— Боже мой, что это такое! — воскликнула она и подняла руки. Сергей понял, что этот возглас относится к его высокому росту. — Иди же, иди же сюда, — говорила она, и ее глаза наполнились слезами. — Внучек, внучек, — повторяла она, целуя Сергея, но внезапно оттолкнула его от себя и сказала: — Ты, собственно, недостоин того, чтобы я радовалась твоему приезду.
И, видимо с удовольствием переходя к сварливости и недовольству, которые были ей приятней и привычней, чем нежные чувства, она принялась ругать Сергея, отца его, мать, Анну Михайловну, глупое и страшное время:
— Что вы, с ума все сошли там? Почему не остановился у меня? Почему не телеграфировали? Не зашел? Не написал ни слова? Здесь тебя ждет прекрасная комната, гигиенический уход. Ведь я уверена, у тебя там и ванны негде принять?
— Негде, — подтвердил Сергей, чувствуя тоску и неловкость. Были люди, с которыми он буквально не мог двух слов сказать, такими безнадежно далекими казались они ему. «Зачем, зачем согласился?» — думал он, глядя на гневавшуюся старуху.
Спас Сергея приход Николая Дмитриевича. Он удивительно походил на мать Сергея: худой, небольшого роста, с гладкими черными волосами. Ладони у него были маленькие, а пальцы длинные и толстые. Быстрым взглядом он окинул сердитое лицо матери и тоскующего Сергея, слушавшего ее, слегка поморщился и сказал:
— Мама, доктор вас хочет посмотреть; он наверх поднялся. А мы пока пойдем ко мне.
Он взял Сергея под руку и повел его в кабинет.
Говорил он быстро, задавая вопросы, не дослушивал до конца и снова спрашивал, совершенно без связи с предыдущим. Он спросил Сергея, сколько ему лет, на каком факультете, болел ли он скарлатиной, поседела ли сестра Марья Дмитриевна, умеет ли Сергей стрелять, нравятся ли ему блондинки, знаком ли он с высшей математикой, был ли в Петербурге.
Сергей сперва покорно отвечал, потом почувствовал раздражение и на вопрос дяди, знаком ли он с директором металлургического завода Сабанский, ответил недружелюбно:
— Дядя, это вы меня на допрос вызвали?
Николай Дмитриевич поднял одну бровь, усмехнулся.
— Он способный человек, ну и свободы действий у него много, — сказал он о директоре. — Вообще я замечаю, что всюду, где действует частная инициатива, вся совокупность преимуществ на ее стороне. Господа социалисты об этом не задумываются, а? Ты ведь социалист, конечно? — с быстрой усмешкой спрос-ил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Для социалистов слово «предприниматель» ругательно, а происходит оно от предприимчивости. Предприниматель — предприимчивость. Что может быть почтенней для деятеля промышленности или торговли? Казенные заводы — это мертвечина. Анекдот! Начальнику департамента сделали чугунный сувенир и ничего больше не смогли. Удивительное дело! Лучше всего передать из казны частным обществам и орудийные, и патронные, и пороха… Да кто об этом думает! Европа воевать будет, а наше правительство занято Бейлисом, да чертой еврейской оседлости, да социалистами, да анархистами и всей прочей ерундой… Вот покойный Петр Аркадьевич был подлинно государственный ум, нужный русскому обществу в годину бедствий. Да тебе, верно, все это скучно слушать.
— Нет, отчего же скучно, — сказал Сергей, — однако я ни с одним вашим словом не согласен.