Громко смеялись казаки на слова своего атамана, хлопали друг друга по спинам от радости, глядя на хитрости Разина. Призвал Разин голутвенных казаков и всех, кто захочет, уйти с ним в верховые городки и там уж решать, куда идти походом.
На следующий день стали голутвенные казаки собираться к уходу. Собрали они свою жалкую рухлядишку, заперли обветшалые дома. Многие жили бобылями в чьих-нибудь дворах — тем и вовсе было легко, закрыл за собой ворота и был таков.
Перед уходом из Черкасска еще раз говорил Степан со своим крестным отцом:
— Ну, смотри, Корнило, накликаешь ты на себя наш гнев, плохо тебе будет.
— Иди, иди, крестник, — угрюмо говорил Корнило. — Я уж из пуганых пуганый, ты меня не стращай, а до виселицы, я скажу, догуляешься, если так гулять начинаешь.
В начале апреля 1667 года Степан Разин посадил свой небольшой отряд на четыре струга и отплыл из Черкас-ска вверх по Дону. А вскоре после ухода Разина полетела грамотка в Москву от войскового атамана. Теперь уже не воронежскому воеводе, а начальнику Посольского приказа доносил Корнило Яковлев, что ушел Стенька Разин из Черкасска на верховые городки и достать его там будет нельзя. Куда он пойдет оттуда, того Войсковой круг не знает, а похвалялись голутвенные люди выйти на Волгу, а оттуда — на Хвалынекое море пошарпать персидские берега.
А в это время плыл небольшой разинский караван по реке Дону.
Разлился в ту пору Дон широко против обычного. Не плыли, а летели струги над серой водой, плавно, но быстро взмахивали гребцы веслами и дружно погружали их в мутноватую весеннюю воду. Торопился Разин наверх, уходило дорогое весеннее время.
Из станиц и городков выходили на берег казаки с женами и ребятишками, смотрели на проплывавший караван, дивились на людей, сидящих в стругах. А люди там были невесть какие: ни казаки, ни крестьяне, ни ярыжки — не поймешь. По одежде виделась самая что ни на есть голь: одеты в лохмотья, перепоясаны веревками, кафтанишки и армячишки в дырах, тело голое сверкает, вооружены чем бог послал. Зато веселье, смех, шутка были в стругах казацкие: шумели люди в стругах на всю реку Дон, задирали станичников. Весело было на реке Дон.
— Куда путь держите, робята? — спрашивали с берега.
— Погулять по Волге хотим, — отвечали со стругов, — айда с нами.
— С кем идете-то?
— С атаманом Степаном Тимофеевичем Разиным и с есаулами.
На эти слова иные на берегу отворачивались, плевали в сторону — скажи на милость, новый атаман у беспорточных выискался, брат бунтовщика и сам видимый бунтовщик Стенька. Другие бежали к себе на двор, собирали нехитрую рухлядишку, хватали саблю либо ружье, бежали к лодкам и отправлялись вдогонку за стругами Разина.
Днем разницы шли походом, а к вечеру приставали к берегу, останавливались по станицам, и начиналась потеха. Голутвенные разбивали стан рядом с селением, а потом шли по дворам. Тех, кто победнее, не трогали, а домовитых, прожиточных казаков задирали изрядно.
Степан входил хозяином во двор, осматривал хозяйство, потом говорил своим «голым» людям: «Вишь разжились на казацком горе, зажирели на московских харчах. Говори, харя твоя поганая, сколько от Москвы жалованья получал, рассказывай, как изменничал, как снюхивался с московскими воеводами. Небось не одного доброго вольного казака Долгорукому да Борятинскому выдал? Отвечай же мне, казацкому атаману!»
Зол и хмур становился Степан в эти минуты, дрожал прожиточный казак как осиновый лист на ветру, притихали и сами голутвенные, смотря на гнев атамана.
— А ну-ка, робята, порастрясите добра молодца, чтобы ему впредь было неповадно воровать против казаков да изменничать.
Бросалась голытьба в богатые горницы, летели, вываливались оттуда на двор дорогие ткани, посуда, доброе оружие, ковры, разная рухлядишка. Тащили голутвенные все это в свой стан, делили там, принаряжались. Порой срывали они злобу на прожиточных казаках — драли их за бороду, таскали по двору — береги впредь казацкие вольности, с воеводами не снюхивайся, против своего брата казака не кровопийствуй.
Шла молва по Дону впереди стругов, что грабит Стенька домовитых, бьет и дерет их, а голутвенных ласкает, берет в свое войско. Хоронились прожиточные казаки в погребах и банях, прятали на огородах свое добро, а голутвенные люди по станицам ждали прихода разинцев и, едва их струги показывались в виду станицы, бежали на берег, вопили за своих радетелей и защитников, собирались в путь.