Смотрели ярыжки и стрельцы на атамана, смущали их его небывалые, диковинные речи. А потом бросились к нему, заголосили, начали славить за отеческую заботу.
— Примите их к себе, робята, — сказал Разин, — накормите досыта, чем бог послал, дайте им оружие, определите в сотни. Быть вам, братцы, отныне вольными казаками. А вы что смотрите? — И он грозно повернулся в сторону оробевших боярских и купеческих людей. — Что притихли? Хватит, попили крови народной! Ну, что делать с ними, братцы, — обратился он к работным людям и колодникам, — казнить или миловать? Как скажете, так и будет.
Те нестройно закричали:
— А чего там думать, тащи их, псов, на виселицу! Кинуть в воду, и делу конец, лизоблюды окаянные!
— Бей их, робята! — пронзительно и дико закричал Разин.
Казаки бросились на попятившуюся толпу приказчиков и служилых людей. Одних тут же порубили саблями и сбросили в воду, других для потехи потащили к реке и там подталкивали, загоняли пиками в глубину. Приказчиков с насада богатого московского гостя Василия Шорина потащили к мачте. Знали и на Волге, и на Дону гостя Шорина. Крут и скуп был Василий Шорин. Не одного бедного человека разорил он. Кого давил ссудами, кого прижимал своей широкой торговлей. Приказчики Шорина рыскали по селам и градам, добывали гостю барыши, приносили людям слезы.
Казаки быстро приладили к мачтам петли, потащили к ним шоринских людей. Тащили и приговаривали: «Скоро и до гостя Василия доберемся, дай срок». Повесили приказчиков и принялись за стрелецкого полусотника, целовальников.
Разину тем временем поднесли чарку вина. Атаман выпил и, не ев с утра, быстро захмелел.
— Где спрятали деньги? — набросился он на целовальников. Те упали перед ним на колени.
— Нет у нас, батюшка, денег, не торговали мы нынче. Есть лишь путевая казна, возьми, не прогневайся.
— Не торговали? — распалялся Разин. — А что же вы, сукины дети, в Симбирске да в Казани делали? — Степан выпил еще чарку и совсем захмелел.
— А ну тащи огонь, робята, поджарим сучье племя.
Не только нас огнем пытать. Мы тоже не лыком шиты. Казаки притащили жаровни, стали класть огонь и раскаленные прутья на спины целовальникам. Те корчились, вопили, но о деньгах молчали.
— Зарубить их, — сказал Разин и повернулся к Кузьме Кереитову, который вез колодников. — А тебе мы почет воздадим. Ведь ты царский служилый человек. А пука раздеть его, братцы!
Провожатого раздели и посадили на песок. В руки ему Разин дал ларец от государевой казны.
— Вот и сиди тут, охраняй казну, пока мы из Персии не вернемся, а тронешься с места, из-под земли достанем, изрубим в куски.
Мелкой дрожью трясся от страха Кузьма; прикрывал свою наготу ларцом. А казаки смеялись…
Потом здесь же, на берегу Волги, они устроили свой первый дуван. С насадов стащили в общую кучу все товары, сюда же бросили одежду с убитых людей, собрали всю захваченную на судах казну. Делили долго, истово, по справедливости и поровну, чтоб каждому досталось без убыли и прибыли.
На свои струги казаки перетащили с насадов легкие медные пушечки, ружья, огненный припас. Царские, патриаршие и купеческие знамена разорвали в клочья и бросили в воду, захваченные струги присоединили к своим, рассадили в них новоприбылых людей.
Вскоре атаман приказал свертывать стан.
Весело переговаривались казаки в стругах, поглядывали на своего атамана. И впрямь настоящий атаман Степан Тимофеевич.
А Разин сидел хмурый. Он знал за собой приливы этой неистовой дикой злобы, когда темнеет разум и появляется неутолимое желание все крушить и уничтожать. Степан снова вспоминал купеческих приказчиков, их угодливые, сытые, лица, видел ненависть в глазах стрелецкого полусотника, и снова ярость охватывала его и застилала глаза. Только бы еще где-нибудь добраться до этих воеводских прихвостней, увидеть, как дрожат их руки, как лепечут они жалкие слова пощады под саблями и пиками его казаков.
Понимал Разин, что после ограбления каравана с государевым и патриаршим насадами милости ему ждать больше нельзя. Завтра об этом узнают в Царицыне, а через короткое время — в Москве. И тогда жди новых бед, В иные дни его и всех казаков уже ждало бы самое жестоков наказание. Такое неслыханное дело карали на Москве смертью. Но ныне до Москвы было далеко. Да и что может с ним сделать великий государь, если две тысячи казаков идут за своим атаманом. Волга пустынна. Стрельцов здесь мало. Хилков и Унковский сидят за крепостными стенами. Другие городки, почитай, совсем открыты. Попробуй возьми его. А что будет потом… это дело еще далекое. Сейчас же сила на его, Разина, стороне. А больше думать пока не о чем.