Сказал Разин о письме с Яика лишь самым верным людям и готовился к походу именно на Яик, а говорил больше все про Волгу да про Хвалынское море, прельщал кызылбашскими зипунами.
Но трудно было утаить тайну. То ли догадывались лазутчики о его мыслях, то ли кто из товарищей обмолвился где по пьяному делу — только уже с весны 1667 года появились в воеводских отписках вести про предстоящий Стенькин выход на Яик. Но точно никто ничего сказать не мог. Мутил Степан воду, туманил свои замыслы. А когда вышел на Волгу и стал на своем первом бугре, и вовсе про Яик позабыли. Но Степан твердо обещал через Сукнина: ждите, буду. Через пустынные калмыцкие степи пробирались всю весну с Дону на Яик и обратно тайные гонцы, шли по берегу моря, через воеводские города Астрахань, Черный Яр и Царицын, слали единомышленники друг другу вести, уславливались о будущем походе. Договаривался Степан не с прожиточными яицкими казаками, не со старшиной — государевыми слугами, а с такой же голутвой, какую собирал у себя на Дону. Прочная веревочка связала яицких голутвенных с Разиным.
Поначалу казалось, что речь шла об обыденном деле — вместе ударить по кызылбашским пределам, но все чаще и чаще поминали яицкие голутвенные люди про богатые животы своих торговых и промышленных людей, извещали о торговых караванах, наказывали про государеву казну. Договаривались загодя, а куда кривая вывезет — это дело другое. Главное — действовать заодин. И теперь, погуляв всласть по Волге, проверив крепость царицынских и черноярских стен, Степан бежал на Яик. Крепкими оказались стены волжских городов, да и со стрельцами Лопатина и Северова ему связываться было еще невмочь. Две тысячи — небольшая сила против двух регулярных полуполков, усиленных рейтарами. Об Астрахани и думать было нечего; подальше, подальше от ее пушек и от воевод Хилкова и других. Воеводы боевые, стрельцов в городе много. А отступать, возвращаться нельзя — зипунов еще вовсе не взято, до Персии далеко, и не с руки поворачивать назад, когда его молодцы только-только узнали свою силу, потешились над торговыми людьми да стрелецкими начальниками, погрозили Царицыну. Теперь только к своим людям на Яик, отсидеться у них осень и зиму, прибрать побольше людей, притихнуть вдали от воеводских рук, а потом по весне ударить на кызылбашей.
Разин размышлял, вглядывался в лица своих товарищей. После победы над Беклемешевым казаки были веселы, шутили, часто вспоминали про растерянность стрелецкую, про страх воеводы Семена. А когда поминали своего атамана, то преданно и уважительно смотрели на него, Степана Тимофеевича. А Степан отвлекался от нелегких дум, кидал злую шутку про стрелецких начальников и бояр и зло же смеялся вместе с остальными. Он шел, как обычно, на первом атаманском струге, бочонок с вином был задвинут глубоко под лавку — не до вина теперь было, заряженный пистолет лежал рядом, сабля здесь же под боком. Внимательно вглядывался атаман в пугающую тишину незнакомых берегов.
Астрахань миновали, славу богу, благополучно. Поп Феодосий собрался было отслужить на ходу молебен, но не дал ему Степан, посмеялся: «На бога надейся, святой отец, а сам не плошай, не молиться надо, а умом раскидывать, на-ка выпей». И Степан налил под общее одобрение казаков Феодосию полную чару вина. Выпил поп Феодосии, отложил крест в сторону и принялся славить батюшку Степана Тимофеевича. Тот не противился, внимательно слушал хмельные Феодосьевы речи, услаждался.
В устье реки Яик казаков ждал стрелецкий отряд. Стрелецкий начальник уже был извещен, что вступать в переговоры с восставшими казаками — дело лишнее. Стрельцы приготовились было к бою, но замешкались несколько. Казаки бросились на них с криком прямо со стругов, едва причалив к берегу. Стрельцы дрогнули и тут же побросали пищали на землю. Все свершилось накоротке. Разин сказал стрельцам речь, позвал с собой — кто захочет, а кто не пойдет с ним — волен идти своей дорогой. Забрав в струги примкнувших стрельцов, разинцы, не мешкая ни минуты и не тратя времени на расправу со стрелецкими начальниками, двинулись вверх по реке.