Червони квиточкы,
Як винок вона сплитала
Та у Днипр кидала.
Ой, несить вы, буйни хвыли,
Винок на нызыну,
На нызыни, в Чорним мори,
Згинув казачина.
Вин упав з човна у воду,
Згадав ридну матир,
Вин згадав батька старого
Та батькову хату.
Пид шаблюкою крывою
Згубыв головоньку,
Та спизнывся перед смертю
Згадать дивчиноньку.
Мать пела Стеньке эту песенку тихим, душевным голосом, и грустный напев ее навеки запал в его сердце. Он помнил, как мать баловала его! Вот садит она его на колени, за широкий стол, к миске, большой крашеной ложкой черпает в миске, дует в ложку, а сама приговаривает веселые столетние приговорки о варениках да галушках, о коржах да пампушках...
Степан забылся, приникнув к разогретой солнцем траве на могиле матери, и вдруг услыхал крики и ржанье многих коней. Войско его давно прошло мимо станицы. Что же стряслось? Неужто московская рать? Или, может, Корнила расставил сети...
– Стенько! Стенька! Степан Тимофеич! – услышал он голос Фролки. – Где ты?
Степан вышел с кладбища.
– Что там? – тревожно спросил он.
– Запорожское войско. Боба пришел с казаками.
– А ты как узнал, что я тут?
– Казачка Сережкина видела. Сам-то Сергей от греха из станицы отъехал.
– Ты научил его, что ли?
Фрол усмехнулся.
– А что же, Степан, – душевно сказал он. – Зачем крови меж братьями быть? Сережка тебе не враг. В обиде он – верно, а все же не враг. И сохи не станет более ладить.
– А где кузнецы?
– Кузнецы в Кагальник сошли... Ну, идем... Я тоже, бывает, хожу на могилки. Тишь, птахи поют, – сказал Фрол.
Степан поглядел на него.
– Я не за тем, – сказал он, почему-то вдруг застыдившись, что был на могилах: не захотел равнять себя с братом.
– Я ведаю – ты не за тем, – просто ответил Фролка.
– А за чем?
– За родительским благословеньем... Ить дело затеял какое! Нельзя без того...
– Дурак! – оборвал Степан. – Ну, пойдем.
Фрол с обидой моргнул, но покорно пошел вместе с братом.
За станицей в степи бродили сотни заседланных коней. Боба с Наливайкой и с ближними казаками сидели уже в курене Фролки. Табачный дым валил из окошка, как из трубы. По улицам и над берегом Дона кучками собрались запорожцы. Стоял громкий говор, слышались выкрики, песни.
Степан шел, размахивая руками, широко расставляя ноги. Фролка, чуть приотстав от него, вел под уздцы его коня. У самых ворот Степан повернулся к брату.
– Брось, не серчай. Я ведь так...
– Да уж ладно, чего там! – застенчиво отозвался Фролка. – Иди к столу, тебя ждут. Я коня поставлю...
– Чи здоров, Стенько! – крикнул Боба, поднявшись навстречу Степану. – Четыреста конных привел тебе в допомогу!
Казачье войско шло с Дона на Волгу по Иловле. Неширокая река была переполнена челнами и ладьями. Вдоль берега двигался конный и пеший люд, скрипели телеги с войсковым и личным казацким добришком.
Конные казаки ехали впереди дозорами, расходясь далеко по обоим берегам реки, оберегая все войско от внезапного нападения.
Берега реки сверкали золотыми головками одуванчиков в сочной и яркой весенней зелени. Позади войска везли обоз с солониной, крупой и хлебом, гнали стада овец, оглашавших окрестность оглушительным блеянием.
Трава поднялась уже выше колен. Майское солнце в полдень сильно припекало, и пешие разинцы старались идти в тени, по опушке берегового леса.
Разин вместе с запорожцами нагнал свое войско вблизи самой переволоки челнов. Он опередил растянувшийся караван. Хозяйским взглядом подметив усталость лошадей, атаман указал согнать с телег ленивых пешеходов и подмазать колеса возов. Он посадил на резвых коней кашеваров и отправил их вперед, чтобы на переволоке готовили дневку. Сам проскакал к голове войска, переправился на коне вплавь через реку, объехал конные дозоры.
Слух о том, что батька идет вместе с войском, заставил всех подтянуться.
Войско встречало его приветом. Махали с челнов шапками, шутливо звали к себе:
– Батька! Айда на челне, веселее! Давай погребись, мы пристали!
– Тю вы, косорукие черти! Не атаманская справа лопатой махать! [Лопата – на донском и волжском наречии – весло]
Степан Тимофеевич отшучивался.
Серебряков, седобородый сухой казак, держась в седле восемнадцатилетним парнем, прискакал навстречу Степану.
– Атаман, у нас прибыль! Наехали мы на волжских дозорных атамана Алешки Протакина. Тысячу конных привел он к тебе.
– Не брешут?
– Я дозор наперед посылал. Лежат. Кашу варят, коней кормят. Далече шли. Сказывают – письмо твое получили. Ужо будут к нам.
На переволоке уже дымили костры кашеваров.
Дозоры маячили по долине на лошадях.
Прокопченные войсковые котлы, подвешенные на треногах, начинали распространять смачный запах вареного мяса. Любители рыбы уже заходили в челнах с неводами...
Атаманский шатер раскинули на пригорке. Степан Тимофеевич сидел с Бобой. Еремеев, Наумов, Серебряков, Тимофеев, Минаев и станичные атаманы были заняты каждый своим делом.
Атаманский кашевар, взятый вместо Тимошки, запалив костер, варил пищу для атамана.
Боба рассказывал Разину, как запорожцы приняли его письмо. Дорошенко с Сирком были готовы соединиться с разинцами, просили назначить место, где бы лучше сойтись им с войсками. Им была по сердцу думка о едином казацком войске, о единой казачьей державе от Буга до Яика.
– А чи не хотят они меня обдурить? Как ты скажешь, братику Боба? Чи не хочет он, чертов твой Дорошенок, сесть за гетмана надо всей той казацкой державой?! Может, Сирко атаман и добрый, а Дорошенку я веры не маю чего-то! – возразил Степан.