Во боярах был бы добрый человек,
В воеводах да не вор бы сидел!..
– Э-эй! Толстопузый! – крикнул другой стрелец, обратясь к воеводскому дому. – Давай государевы деньги! Ай пропил?!
– Слышь, боярин, иди говорить со стрельцами!
– Сойди на крылечко! – подхватили в стрелецкой гурьбе.
– Эй, Федька! Еремка! – крикнул взбешенный боярин, выскочив из дому не на улицу, а во двор. – Чего вы, собаки, глядите, когда у ворот озоруют! Гоните бродяг по шеям!
Воеводская челядь засуетилась. Кинулась обуваться. Конюх Еремка седлал коня.
– Ослопьем [Ослопье – дубина] разогнать аль плетьми укажешь, боярин? – угодливо подскочил к воеводе дворник Федька.
– Лупи чем попало. Кого ухватишь – вяжи, волоки во двор, – приказал воевода.
Один из холопов залез на крышу конюшни, глянул через высокие ворота.
– Ой, там людно, боярин! – негромко воскликнул он.
Толпа с улицы сразу заметила соглядатая. Брошенный чьей-то рукой камень ударил холопа по голове. Тот охнул, пополз на карачках вниз. Лицо его залилось кровью. С улицы слышались улюлюканье, свист...
– А черта, что людно. Побьем! – подзадоренный нападеньем, воскликнул Еремка. – Садись по коням! Отворяй ворота! – крикнул он, выезжая с дубинкой вперед.
Десяток всадников, слуг и холопов столпились за ним.
Желтоволосый вертлявый парнишка Митяйка подскочил, отложил запор у ворот, потянул на себя окованный медью тяжелый дубовый затвор. Челядь, хлестнув коней, ринулась за ворота.
– Боярски хулители! Черти поганые! Всех затопчу! – гаркнул конюх Еремка, бодря своих.
– Э-ге-ей!.. Бе-ей!.. – закричали холопы.
Толпа на площади взревела негодованьем:
– Бей боярских! Лупи-и-и!
Десятки камней полетели в холопов и залетели в распахнутые ворота. Стрелецкий сотник поспешно отпрыгнул прочь, но тяжелый булыжник ударил его по ноге, и он захромал.
– Колоти-и-и... – ревела за воротами толпа, и чей-то пронзительный свист покрывал все крики.
Давя друг друга, теснясь в воротах, хлеща перепуганных лошадей, сметенная челядь отступала в боярский двор под градом камней.
– Запирай! – заорал Еремка, приведенный в ужас натиском.
Боярские слуги, сотники, сам воевода – все дружно навалились на ворота, припирая их от противника.
С той стороны стучали лопатами, ломами, обушками. Через ворота летели камни.
– Их там, боярин, с полета человек! – захлебываясь, пробормотал Еремка.
– У страха глаза велики! Двух десятков бесчинцев там нету! – воскликнул в гневе боярин.
– Ты глянь-ко, боярин, гляди! – непочтительно потянул его за рукав дворецкий, найдя щель в заборе.
Воевода взглянул сквозь щель. Толпа перед домом выросла. Стрельцов была, может быть, целая сотня. На улице стало темнеть, и разглядеть толпу было уже невозможно.
– Иван Семеныч! Эй, слышь, подобру к нам пришел бы! – кричали из-за ворот.
– Гришка Чикмаз, убеглый к ворам, возвернулся в город, – шептал воеводе на ухо сотник. – Чикмаз смущает стрельцов, да с ним же Никитка Петух. Их обоих по глотке узнаешь...
Воевода призвал боярыню и детей, приказал им уйти в сад и спрятаться в баньке.
– Боярин! Иван Семеныч! А ты-то тут как же один? И тебе бы сокрыться! – закричала боярыня.
Воевода грозно взглянул на нее.
– Я с тятей останусь! – решительно вызвался Федор.
– Куды ты еще! – со злостью рыкнул боярин. – А их кто же будет блюсти? – строго спросил он, кивнув на жену, дочерей и на младшего сына. – Саблю возьми да блюди! – приказал он.
Поддавшись отцовской хитрости, тот покорился.
Боярин вооружил холопов копьями и оставил их во дворе под началом сотника. Второго стрелецкого сотника поманил за собою в дом.
Они влезли на пыльный, пропахнувший дымом чердак. Из слухового окна глядели на темные кучки стрельцов, черневшие на улице и на площади перед домом. Слушали возрастающий гул голосов.
– Целый год, воевода, стрелецкие деньги держишь. Отдай! – крикнул гулкий, задорящий голос из ближней кучки стрельцов.
– Вот Чикмаз кричит, – шепнул воеводе сотник.
Стрельцы с каждой минутой смелели. Толпа их росла и приближалась к дому.
«Рейтаров позвать бы!» – подумалось воеводе. Он верил больше рейтарам и иноземному офицерству.
– Ворье боярское, сволочь! Царские деньги давай! – кричали стрельцы.
Воевода знал, что тут дело не в самом жалованье. Он понимал, что разинские подсыльщики Никитка Петух и Чикмаз сбивают стрельцов к возмущению, пользуясь всем, что может служить для раздоров и мятежа. Голоса толпы становились мрачней и грозней:
– У них не возьмешь добром, силой надо!
– Продать воеводскую рухлядь – всем городом будем сыты! – кричали снизу.
Кто-то зажег на площади факел.
– Огоньку под крыльцо воеводе, робята! – выкрикнули в толпе.
На шум подходили люди из улиц. Толпа заполняла площадь. В разных местах еще разгорелись факелы, тут и там освещая толпу. Во мраке людей казалось больше, чем их могла вместить площадь. Прозоровский видел злые лица кричащих людей. Крики сливались в один сплошной рев. Послышались тонкие, визгливые женские голоса:
– Робят кормить нечем!
– Ишь, засел там, молчит, как в берлоге!
Растрепанная стрельчиха выскочила из толпы, схватила с земли булыжник, подбежав близко к дому, вдруг вся извернулась и бросила камень.
С дребезгом раскололось стекло. Гордость и красота воеводского дома – узорчатое цветное окно рассыпалось в мелкие, жалобно звенящие осколки.
У воеводы заняло дух от бессильного бешенства. Он высунулся в окно, хотел крикнуть, но сотник его потащил назад.
– Боярин! Молчи, затаись! Ведь не люди – скоты. Разорвут на клоки! – шептал он.
Прозоровский его оттолкнул, но тут с площади долетел властный окрик: