— Эй, стой на челнах! Рыбаки, слышишь, стой! — крикнул сотник переднего струга.
Рыбаки продолжали молча грести к берегу, только взмахи их весел стали быстрее и чаще.
— Рыбаки, худо будет! — выкрикнул сотник с угрозой.
И вдруг из-за поворота Волги на парусах с верховьев показался навстречу другой караван стругов… Он приближался без весел, словно летел на крыльях, как лебединая стая.
Князь Семен в первый миг подумал, что видит струги головы Лопатина. Он ждал, что тот человек на носу переднего струга махнет ему шапкой. Но вместо того вожак каравана поднес ко рту руки и оглушающе свистнул, как сказочный Змей Горыныч.
Свист пролетел над гладью и замер вдали, откликнувшись трелью в степях.
— Са-ары-ынь на ки-ичку-у-у! — вслед за тем грянуло, как из трубы, с верхового каравана.
— Са-арынь!.. Са-а-ары-ынь на ки-и-ичку-у… и-ич-ку-у-у! — отдавалось повсюду многими тысячами голосов, и в степях отозвались гулкие отзвуки…
Этот крик загремел с самой Волги, с крутых берегов, из степей, сзади, спереди…
На черноярских стенах высоко над Волгой затолпился народ, распахнулись ворота города, стремительно покатилась под яр готовая к бою тысячная ватага разинских казаков. Волжские прибрежные камыши закачались и, расступаясь, словно выталкивали челны. Вся Волга вокруг зашипела ладьями с полчищем ратных людей. Толпы конных и пеших воинов по берегам повсюду росли, как травы…
Князь Семен растерянно оглянулся. Надо было приказывать, крикнуть: «Вздымай фальконеты! Ядра в жерла!» Но язык пересох от волненья, сердце подпрыгнуло к самому горлу, и захватило дыхание. Он повернулся к Кошкину и увидел, как голова движением руки подал знак сопелям и барабанам.
— Эй, стрельцы астраханцы! — крикнул со встречных стругов все тот же могучий громовой голос. — Стрельцы астраханцы!..
Остальные слова его заглушили гром барабанов и рев сопелей и труб, раздавшиеся на воеводском насаде.
Разин стоял на носу своего переднего струга. Ничего не страшась, он протянул вперед руку. Слов его не было слышно, но все астраханцы и князь Семен вместе со всеми знали, что он говорит…
Ударить из пушек… Сейчас…
— Пушкари! — крикнул стольник.
— Здравствуй, наш батька Степан Тимофе-е-ич!.. — взревели тысячи голосов на астраханских стругах.
— Слава батьке великому атаману!
Несколько стрельцов кинулись на сопельщиков, барабанщиков и трубачей.
— Уймитесь, проклятые! Дайте-ка слушать, что батька кричит!
— Измена! — выкрикнул Кошкин с другой стороны.
Князь Семен оглянулся. Выстрелив, падал в воду стрелецкий сотник. Молодой казак уже на палубе рубился с Яном Ружинским на саблях. Еще казаки, цепляясь крюками, карабкались из челна на струг. По Волге летели челны и челны к воеводскому стругу. В них — люди с пищалями, копьями, топорами. Князь Семен выхватил свой пистоль, нацелился в голову казаку. Казак рубанул, и полковник Ружинский, выронив саблю, рухнул на палубу. В тот же миг князь Семен пристрелил казака, и тот полетел за борт в воду. Стольник бросил пистоль и схватил второй. Вторая пуля уложила еще казака. Князь Семен выдернул саблю из ножен, стал спиной к мачте, чтобы обороняться до самой смерти, но в тот же миг что-то свистнуло над его головой и непонятная сила рванула его с палубы в Волгу. Он захлебнулся…
— Бик зур балык! Большой рыба! — сказал татарин-разинец, на веревке вытащив стольника в челн из воды…
Только тут князь Семен понял, что он был стащен в воду простым татарским арканом. Он кашлял, плевался. Изо рта и из носа его лилась вода.
— Айда, тебя батька зовет, бояр!
Как во сне, глядел князь Семен на свой караван. На стругах еще гремели отдельные выстрелы, но уже травили якоря. С насадов еще тут и там падали в воду тела начальных людей, но над караваном уже, как стаи чаек в небе, летели сотни подброшенных в знак приветствия шапок…
— Уловили птаху, батьке потеха будет! — выкрикнул кто-то, заметив в челне знатного пленника.
Князя Семена подхватили, подкинули вверх, кто-то его поймал, как бревно, перевернули, поставили на ноги.
Связанный князь стоял уже на палубе атаманского струга. С волос, бороды и одежды его стекала вода. Разин глядел на него с насмешкой.
— Жара, князь Семен. А ныне я не купался. Тепла ли вода? — спросил Разин.
— Не балуй, Степан Тимофеич, — угрюмо ответил князь. — Ты мне в руки попал бы — я бы над тобой не глумился. Воля твоя — хошь руби, хошь вешай, а глум дуракам оставь!
Окружавшие их казаки подтолкнули друг друга локтями, ожидая, что Разин не спустит дерзости и срубит к чертям воеводскую голову.
Но Степан засмеялся.
— А ты прав, воевода. Невместно мне ваньку валять! — Он нахмурился. — Казаков моих пострелял? — спросил он.
— На что же в бою пистоли? — сказал князь Семен, взглянув ему прямо в глаза.
— И то, на войне не убойство — рать, — вдруг успокоившись, согласился Степан. — Развязывай, казаки, воеводу. Гостем будешь, князь. Ты меня принимал по-добру, ныне мой черед чарку ставить. Я на берег съеду, а ты тут покуда гость на стругу. Не бойся, никто не обидит… Да платье свое просуши. Казак тебе даст на смену, а то ты — что мокрый петух, не к лицу воеводе…
Степан ловко спрыгнул в поданный челн и поплыл к стрелецкому каравану…
У Черного Яра по высокому берегу пылали костры. Вокруг костров пили, ели. Вздымались и стукались кружки с вином. Стрельцы братались с разинским войском, многие находили своих прошлогодних знакомцев.
С мачты княжеского струга сняли мертвое тело разинского сынка. Из протопоповского сада в Черном Яру оборвали цветы, притащили на гроб казаку. Понесли отпевать в городскую церковь. Протопопу велели служить заупокойную службу о «безвинно замученном воине Тимофее»…
Атаман подошел к мертвецу, скинул шапку.
— Что обещал, то сполнил, Тимоша, — привел мне стрельцов астраханских! — сказал он с печальной усмешкой. — Ведь эк окалечили, черти, мальчонку!.. — добавил Степан, горестно глядя на обезображенное тело любимца, словно по ранам и ссадинам читая страшную повесть его мук. И вдруг заключил: — Смердит. Закопайте скорее. — Он махнул рукою и пошел прочь.
В соборной церкви Черного Яра заупокойным звоном звонили колокола…
Астраханским стрельцам объявили казацкую волю. Велели сойтись на круг — выбирать атаманов.
Проходя по берегу мимо разинского струга, они заметили Львова. Кричали ему в насмешку:
— Эй, князь! Иди с нами на круг, оберем в есаулы!
Львов сидел погруженный в тяжелую думу. Его угнетал позор плена. Угнетало до отчаянья, что, опытный воин, он позволил себя окружить, как волк, попавший в облаву… Гул, говор и песни многотысячного полчища шли мимо него…
Солнце спустилось уже за город и залило небо багрянцем, когда атаман возвратился с берега на свой струг. Он был возбужден удачей. Всегда блестящие глаза его сверкали огнями больше обычного, движения были не по возрасту легки и быстры. Он вскочил из челна на палубу струга.
— Ну, здравствуй, князь! Не обессудь, хлопот полон рот! Велико хозяйство ты мне привел по старой-то дружбе! Ведь четыре тысячи войска принять не шутка! Да пищали, струги, да пушки — добра-то гора! Оттого я и припоздал… Иди-ка в шатер, комары не так будут мучить.
Молодой казачок-кашевар прилепил в шатре свечи к большому ларю и к бочонку с вином, поставил два кубка, на пестром персидском подносе — закуску.
— Садись, князь Семен.
Разин бросил Львову повыше подушку и сам опустился возле него на ковер, сложив по-татарски ноги. Он налил себе и князю по кубку вина.
— Гляди веселей, князь Семен Иваныч! — подбодрил он пленника. — Что ты смотришь сычом и радость казачью мутишь!
Львов угрюмо смолчал.
— Пьем, что ли! — Степан поднял кубок. — Каждый сам про себя выпьем, князь! Не станешь ты пить за мою удачу на счастье, и я тебя не неволю. — Атаман засмеялся. — А ты пей — не пей, удачлив я в ратных делах! Должно быть, в сорочке родился… Неделя минует — и Астрахань будет моя!.. Сколь там осталось еще-то стрельцов?