Львов покачал головой.
— Чего тебе надо, Степан? Ведь русскую кровь ты льешь понапрасну! Смирись! Куда прешь, как медведь, на рожон?! — воскликнул князь.
Разин громко, отрывисто захохотал.
— Медведей страшишься?! Не я пру, князь Семен. Народ прет, а я подпираю. Не будь я атаманом — другого найдут. Довели вы, бояре, всю Русь — ажно плакать не может. Все слезы повысыхали, как летом трава в степи… А ты, князь, видал, как степи сухие горят? Искру брось — и пойдет полыхать… Так-то нынче народ загорелся.
— А ты будь умнее, Степан; ты сам их уйми, — сказал Львов. — Народ ведь как стадо. Себе не к добру он мятется, себя не жалеет. Хоть ты бы его пожалел! Ведь силу нашлют на вас…
Степан от души засмеялся.
— И ты шел-то силой. Силу вел на меня. А что вышло? Где битва? Где кровь? Вот то-то! Где люди, князь, там и сила моя! — с торжеством сказал Разин. — Ведь нет на Руси людей, кому жить хорошо. Вам, боярам, житье — так вы ко мне не придете!..
— А ты мыслишь, народу добра промышляешь? — спросил князь Семен.
— Добра! — вызывающе бросил Разин.
— Гордыня в тебе играет, Степан, — возразил воеводский товарищ. — Прошлый год говорил, что Корнилу ты хочешь свернуть…
— И свернул! — подтвердил Степан.
— И Войско Донское подмять под себя?
— Что ж, подмял! — согласился Разин.
— И сел бы себе на Дону, да и правил казацким войском! Чего ты державу мутишь?! Век ратный у нас. Нам тесно без моря. Со шведом войны не минуешь. С турками, крымцами биться не миновать. А придет война, ты себя показал бы большим атаманом… Султана по бьешь — и бояре поклонятся низким поклоном и сам государь всему Войску Донскому волю дарует! — убеждал воеводский товарищ.
— Какую там волю, князь! — оборвал его Разин. — Ты словно дите! Бояре глядят, как бы нам воевод посадить, а ты — волю! Поклоны боярские мне насулил… И чего тебе сладко, что царь меня жаловать станет? Ты — князь, я — казак.
— Я прежде тебе говорил, Степан Тимофеич: ратный талант твой мне люб. За то тебе государь и прощеную грамоту дал. А кто же тебе нынче поверит, коль ты своеволишь опять? Ты рад. Кричишь: «Удача, удача!» Стрельцы, мол, сошли к тебе. Напрасная радость, казак! Ведь они — мертвецы! Им всем ведь петля да плаха… Побьют, показнят, кого и за ребра на крюк, кого на огне запытают…
— Боярская речь! — перебил Степан. — Стращаешь ты нас, а народ не страшится. Что я, медом обмазан? Чего ко мне лезет народ? Ты смертью стращаешь? Так, стало быть, смерть слаще эдакой жизни, Семен… Ты мыслишь меня сговорить, а потом к государю с поклоном: мол, я настращал, уломал…
Семен вспыхнул:
— Да что ты, Степан! Я от сердца!..
— Ты, может, от сердца, Семен, да сердце твое не лежит к народу, и думка твоя не про нас. Не нас — ты бояр жалеешь: а вдруг и вправду всю Русь подыму?.. И вправду, Семен, подыму! Весь род боярский к черту под корень порубим!.. Страшишься?! — спросил Степан, испытующе заглянув в лицо пленнику.
Воевода пожал плечами.
— Лес рубят — щепки летят. Я щепка, Степан Тимофеич. Чего мне страшиться? Не бояр я жалею. Ты слеп, а народ за собою ведешь. Ведь что будет? Церковь Христова встанет против тебя. Государь соберет полки. Бояре озлобятся. А бояре сильны, Степан. Они ведь веками правят. Знают, как править. А ты одно ведаешь — как разорять. Разорять не хитро. Кто новое строит — в том сила!..
— Да что ты стоишь за бояр? — насмешливо спросил Разин. — Бояре тебя самого за измену сожрут с потрохами, за то, что ты мне стрельцов без боя привел…
— Что брешешь?! — вспыхнул Семен.
— А я не брешу, князь Семен Иваныч, — с насмешкой ответил Степан. — Я мыслю, тебе самому сготованы и топор и петля, крючья под ребра и дыба… чего бишь еще-то сулил?.. Выпьем лучше. Казнят нас с тобой, так уж вместе!
Разин налил вина. Князь Семен оттолкнул свой кубок и пролил его на ковер.
— Слышь, Степан. Ты головы сек дворянам. Секи и мою, а глумиться не стать!
— Что за глум, князь! Имали в степях казаки гонца астраханского. Скакал на Москву от князя Ивана с тайною грамотой. Писал воевода извет на тебя. Возьми почитай.
Степан протянул Львову грамоту.
— Мне ни к чему! — гордо ответил стольник.
— Грамота про твою измену, Семен Иваныч!
— Нету за мной измены, Степан! — угрюмо ответил Львов.
— А воевода Иван Семеныч мыслит не так, — задорно сказал Степан. — Пишет: «Он вора Стеньку с его казаками на море не побил, отпустил своеволить, а было воров одолети легко. И то он творил для своей бездельной корысти. Велики дары от воров имал…»
— Я для корысти?! — в возмущенье воскликнул Львов. Он хотел взять столбец из рук Разина, но атаман не дал.
— Ты далее слушай, князь: «Равнял он вора с большими воеводами, хвалил его за отвагу и ратную удаль, за то, что он кизилбашцев побил, в дому он его принимал почетно и с ним пировал…»
— Что было, то было, — сказал стольник.
— Одно к одному, князь Семен. За то ты «имал от воров велики дары и узорочья много…»
— Когда же то было, Степан?! — негодуя, воскликнул Львов.
Атаман усмехнулся.
— Ты далее слушай, князь. Тут все вины твои начисто писаны: «…хотел он собою воров посылать на войну с трухменцы, земли чужие себе покорять и князем над ними вчиниться». Еще не хотел ты идти на воров походом, а мыслил наждать вора Стеньку осадой на город…
Львов молча вырвал столбец из рук Разина, дрожащими пальцами развернул и, придвинувшись ближе к свече, стал читать. Даже при красном мигающем свете свечей было видно, как кровь прихлынула к его голове. Руки его дрожали… Разин его наблюдал с молчаливой и скрытой усмешкой. Молча он поднял опрокинутый Львовым кубок и снова наполнил его вином.
— А теперь, князь Семен, ты и сам сошел к вору со всеми стрельцами без боя. Так что тебя ждет, как ты мыслишь? — спросил Степан.
Львов молчал, зажав в кулак русую бороду. Высокий лоб его побагровел, и на висках налились напряженные синие жилки.
Разин видел, что князь Семен в безвыходном положении. Он понимал, что все сошлось против Семена и оправданья в глазах государя ему не сыскать.
— Прав ты, князь, — сказал Разин, — что править бояре свычны, а мы лишь одно — разорять… Разумный и смелый ты, князь… Не ко двору таков человек боярам… И добра тебе нынче не ждать… А мы, князь, за правду идем. Не разбоем — войной на бояр. Иди к нам в казаки. Первым товарищем будешь со мною во всяких делах. Бояр мы побьем — государю советчиком станешь: все же ты князь!.. И меня там, где надо, советом наставишь, как казацкое царство устроить…
— Ты пьян! — взбешенно воскликнул пленник. — Да как ты мне смеешь, собачий ты сын! Ляг проспись!.. Кого ты зовешь дурацкое царство ладить?!
— Дурацкое?! — рявкнул Степан.
Он схватил дворянина за бороду и ткнул его в подбородок так, что Семен опрокинулся навзничь.
— Болван я! Боярско отродье на честное дело призвал! Душою открылся!.. — с досадой воскликнул Разин. — И верно, что спьяну поверил в дворянское сердце. Просплюсь — и смеяться стану, дурак неумытый!.. Вставай, выходи из шатра… Один тебе путь с Прозоровским. Ну, вставай, не убил я тебя… Подымайся, боярский холоп! Чай, мыслишь — присяге ты верность держишь?.. Брехня! За Гришку Отрепьева ваше отродье шло, за польского королевича Владислава вы кровь проливали… За русский народ никогда вам, дворянам, не встать!.. Иди прочь!.. Ты пошел бы со мной — и другие дворяне нашлись бы… Да я уж иных не покличу. Всей вашей дворянской породе теперь один от меня конец. Всех стану казнить без всякой пощады. А тебя я живьем сберегу. Увидишь, какие мы «мертвецы» да чья перемога будет!..
Степан кликнул двоих казаков и велел без обиды свезти воеводу в тюрьму и держать до его указа.
Астраханская твердыня
Прозоровский весь кипел ненавистью к «черни», которая смела при встречах с ним выкрикивать бранные слова. Но он затаился до времени, ожидая возврата стрельцов из похода…
Крики и брань в народе начались с того часа, когда он повесил на мачте разинского «сынка»… Именно с этого времени чернь обнаглела. Двое стрелецких сотников были убиты ночью неведомо кем и за что… Воевода запретил рыбакам отходить от Астрахани, поставив стрелецкий дозор на Волге. Но рыбаки напали толпой на дозор, разогнали стрельцов и дозорную избу речного караула сожгли. Виновных в этом бесчинстве никак не могли найти.