Досадуя на себя, Степан отвернулся от берега.
Он взглянул вдаль, вперед по Волге. Там навстречу стругам еще два десятка челнов показались на глади воды из верховьев. Они приближались, летя по течению на веслах.
На переднем из них поднялся русобородый рослый казак и, стоя без шапки, крикнул:
— Стяпан Тимофеич!..
Разин вмиг узнал Сергея Кривого. Сердце его забилось быстрее, он даже забыл о Маше и о ее обещанье прийти на струг, но отвернулся с деланным безразличием.
— Стяпан Тимофеич! — еще раз окликнул Сергей.
Степан взглянул в его сторону сурово и молча, сдвинув мохнатые брови.
— Казаков к тебе с Дона привел! Прими, атаман. Тошно мне без тебя на Дону! — крикнул Сергей из челна.
— Ты слыхал, я тебе обещался отсечь башку? — грозно сказал Разин.
— Руби, черт! Все одно, на, руби! — воскликнул Сергей, рванув ворот рубахи и обнажив загорелую шею с медной цепочкой нательного крестика.
— Казаков — по разным стругам, а сам лезь сюда, — приказал Степан. И вдруг он не выдержал и протянул руку старому другу, помогая ему взобраться. И когда уж тот стоял на палубе струга, Разин хлопнул его тяжелой ладонью между лопаток, крепко обнял и трижды поцеловал для встречи.
— Алеша как? Как робята? Где Фрол? — спрашивал, торопясь, атаман, еще держа Сергея в объятьях.
— Все ладно, Стяпан. Все целы… В твоем городке живут… Спасибо тебе, что пустил… Не житье мне было! — от радости тяжело дыша, говорил Сергей.
— Осерчала соколиха на сокола да ушла на насест к петуху. Сладко ль ей там пожилось?! — Степан засмеялся внезапным коротким смехом.
Он оглянулся. Сукнин и Наумов стояли тут же. Они обнялись тоже с Сергеем, но Степан заметил, как темная тень недовольства легла меж бровей у Наумова.
— Ну, час, что ли, братцы?! — спросил Степан.
По стругам убирали сходни.
Степан поднялся на нос струга, снял шапку, став на виду у всего народа.
— Прощай, астраханский народ. Оставаться счастливо! Блюдите город! — крикнул он на весь берег.
— Счастливо тебе, атаман! Спасибо!
— Пошли бог удачи!
— Слава батюшке!
— Сла-ава! — крикнули с берега.
Какой-то мальчишка запустил выше воротной башни свою шапку.
И за этой драной шапчонкой вдруг полетели вверх сотни и тысячи шапок.
— Ставь паруса-а-а! — повелительно и протяжно крикнул Сукнин.
Возгласы крикунов на стругах и челнах потонули в общем гаме и криках толпы, и одно за другим вверх по мачтам судов поползли полотна. Загудели барабаны, взревели трубы, и со стругов загремели прощальным приветом пушки.
Астраханская твердыня ударила пушечным громом ответ со всех стен и башен. Попутный морской ветер вздул паруса.
И вся толпа устремилась вдоль берега, провожая струги. Впереди всех бежали мальчишки, за ними толпа взрослых.
Степан заметил среди толпы запряженную парой колымагу Василия Уса. Он ехал по берегу, не отставая. Захотелось сказать напоследок какое-то слово ему в особину.
— Василий Лавреич! Астрахань крепче блюди! Держи город! — крикнул Степан, стараясь перекричать всю толпу.
Василий услышал или, быть может, лишь понял, что слово к нему. Превозмогая боль и бессилие, он поднялся на сидении колымаги и что-то крикнул в ответ, но слова его не достигли Разина.
Струги шли быстрей и быстрей. Миновали кладбище. Астрахань оставалась позади, уже облитая лучами восходящего солнца. Из слободских домов выбегали люди, смотрели на караван, кричали напутствия.
У Болдина устья стояли над Волгой конные сотни Бобы, Протакина, Еремеева. Хвостатые бунчуки на пиках, флажки, развернутые знамена развевал ветер. Конники собирались переправляться через Болду.
Протакин, Боба и Еремеев, а с ними толпа сотников съехали к самому берегу Волги, махали шапками.
— У Черного Яра сустре-ча-а! — крикнул Еремеев, сложив ладони трубой.
Сверкая, летали над Волгой стрекозы.
Над блистающей рябью Волги носились чайки.
В караване плыли хозяева Волги. На тысячу верст впереди она лежала, освобожденная от воевод и бояр…
Вся волжская ширь была покрыта судами, и с переднего струга, если взглянуть назад, не было видно конца каравану. Челны, челны и челны выходили еще из-за всех поворотов и островов…
Речная рябь вскипала пеной перед носами судов и оставляла видимый след за кормами. Высокие астраханские купола блестели под утренним солнцем уже вдалеке.
У Черного Яра встречали Разина толпы народа. На церквах звонили колокола. Попы вышли навстречу казацкому войску с иконами, горожане — с хлебом-солью. Звали гостить, пожить у них несколько дней, отдохнуть от похода. Но войско не задержалось…
Степан Тимофеевич хотел от Черного Яра пересесть на седло, но конные подъехали с берега со страшной вестью, что конский падеж после выхода войска из Астрахани усилился еще пуще. Хворь от коней стала переходить на казаков, многие умирали. Серебряков, завзятый конник, старый казак, Со слезами сказал, что сам застрелил своего конька. На войско надвинулась страшная участь — остаться без конницы.
— Да, мыслю, сын, коли сами покинем своих коней, то лучше будет, не то и в российски края занесем поветрие. А то бог пошлет — здоровыми разживемся.
— Сколько же ныне у нас лошадей? — спросил Степан.
— Не более тысячи ныне, и тех надо бросить… — грустно признал старик. Только Боба, державший дозоры по Волге выше Царицына, да Алеша Протакин с конными, оберегавший волжские берега от Царицына до Черного Яра, остались единственной конной силой разинцев…
Ближними есаулами на стругах были Сергей и Наумов. Наумов не ладил с Сергеем. Ему все казалось, что с той поры, как вернулся Сергей, атаман стал с ним меньше делиться своими мыслями. Степан замечал его ревность, но лишь усмехался.
Такая же встреча, как в Черном Яру, ожидала войско в Царицыне.
Здесь ждал Степана заранее предупрежденный гонцами брат Фрол, который приехал нарочно для этой встречи из Кагальницкого городка.
— Казачка ждет тебя, брат, — сказал Фролка. — Погости на Дону. Войско тут постоит без тебя. Навоевался — ишь, целое царство за пазуху положил! Отдохнул бы!
Степан вздохнул.
— Смеешься ты, Фролка, или глуп?! Да кто же мне отдыха даст?! Надвое тут разошлась дорога, — пояснил он. — И здесь надо крепче подумать, как дальше идти на Русь — Доном или Волгой.
Степан созвал есаулов к себе на совет. Заговорил сразу так, как будто давно уже все собирались идти на Москву.
— Да, батька, на что нам Москва! — заикнулся Митий Еремеев.
— Тебя не спрошал! — оборвал его Разин, но спохватился. — В Москве все дороги сошлись. Кто Москвою владает, тот и всей Русью владает! — сказал он. — Москвы не минуешь! И сам государь велел нам идти на Москву. А кою дорогой идти — вот к тому и совет.
— Доном, батька Степан Тимофеич, нельзя. Великая рать пройдет, то запустошишь украинные города и скудость по Дону будет, а ныне и так на Дону небогато! — заговорили исконные донцы, забота которых прежде всего была о своем Донском крае.
— Да еще потому, батька, Доном нам не идти, что Тамбов и Козлов — города велики, многолюдны и дворян там и всяких людей боярских доволе. В Тамбове рязанцы на службе. Туда пойдем — крови много прольется.
— А может, степями нам путь скоротить под Тулу, не то на Оку да в Касимов! — подсказывали из тех казаков, что ходили с Василием Усом.
— Степями пойдешь, то голодом всех поморишь! Как с собою запасы обозом везти да на чем? И коней не стало, да и на что нам таков тяжелый обоз?! — возражали им.
— Стало, нам путь один — Волгой! — решительно заключил Степан.
Для укрепления своего пути он тотчас велел рассылать людей с письмами по всему Приволжью.
Фролка жаловался Степану, что в Черкасске стало малолюдно, потому что в поход не ушли одни домовитые, и черт знает что они могут наделать… Друг Степана острогожский полковник Иван Дзиньковский уже сообщал, что какие-то люди, таясь, пробрались через Острогожск в московскую сторону и стояли целые сутки у воеводы. Дзиньковский их не сумел задержать, но беспокоился, что это могли быть вестники с письмом от Корнилы. Фролка не знал, что делать. Он был по природе не воин.