Степан Разин
Глава 1
Вот уже сорок дней прошло с того момента, как я очнулся в этом мире и в этом теле. Мог ли я всерьёз предположить, что истории про переселение души после смерти в другую оболочку — правда? После того, как я очнулся в теле совсем юного парнишки, у меня в голове то и дело звучали слова из песни Владимир Высоцкого: «… А если жил, как дерево, родишься баобабом, и будешь баобабом тыщу лет, пока помрёшь…». Сорок дней минуло, и я всё ещё оставался в теле Стёпки, хотя надежды возвращения в своё прежнее тело лелеял. Но, как оказалось, тщетно.
Тельце Стёпки, мальчишки лет десяти-тринадцати, куда непонятным образом попала моя душа и разум, было худеньким, но жилистым. Ел он плохо, кормясь объедками от трапезы отца и старших братьев, а от них оставалось мало. Голытьба, она и есть голытьба. Ни кола, ни двора, ни имущества, кроме палатки, типа индейского вигвама, в которой во время дождя, кроме Стёпки, прячутся ещё пять человек: Стёпкин отец Тимоха, два его старших сына: Иван и Фрол, жена Тимохи, татарка Фариза и её сын Рифат.
Иван и Фрол были намного старше Стёпки, а Рифат — совсем маленький, а поэтому вся работа по хозяйству ложилась на плечи Стёпки. То есть — мои. Если светило солнце, надо было выбить и выложить сохнуть на траву все тряпки, шкуры и ковры, насобирать кизяка на растопку очага и замесить его с рубленной высушенной травой и наделать из этой смеси брикетов, набрать рыбы или настрелять сурков. Рыбу Стёпка ловил специальными плетёными из прутьев ивы корзинами, а сурков стрелял из лука.
Потом пойманную рыбу надо было почистить, а с сурков снять шкуру и распялив её прутиками, вывесить сушиться. С рыбой тоже было не так всё просто. Пузыри собирались отдельно и сушились. Пузыри потом можно было продать или наварить из них клей, используемый для проклейки швов лёгких кожаных чёлнов, собранных из шкур огромных осётров и белуг. Такие чёлны были легки и, а значит — быстры, что делало их незаменимым инструментом набегов.
А казацкая голытьба постоянно находилась в состоянии поиска поживы. Вот и сейчас товарищество, в котором Стёпкин отец верховодил, двигалось вниз по Дону в сторону переволока на Волгу. Товарищество двигалось со всем своим скарбом, жёнами, детьми и какой-никакой живностью: овцами, козами и лошадьми.
К моему удивлению эти кочевые люди, которые больше походили на татар, или монгол, называли себя казаками, хотя они и выглядели, и вели себя как татаро-монголы, или какие-нибудь ногайцы. Кроме семейства Тимохи, который и сам, и его сыновья выглядели вполне себе Русами, то есть, хоть и темноволосыми, но с европейскими, а не плоскими, чертами лица и культурными правилами, тяготеющими к оседлости, но не имеющими такой возможности. По крайней мере, почти на каждом привале Тимоха заводил разговор о том, что вот, де, наберут они в Персии злата-серебра, построят свой городок на каком-нибудь островке рядом с Черкасском, и заживут себе припеваючи.
Старшие сыновья не перечили, а поддакивали, когда Тимоха спрашивал их одобрения, и тянули дым из вишнёвых трубок. Табак, хоть и запрещён был для ввоза в Московию, но завозился контрабандой из Европы и через Новгород немцами, а англичанами и голландцами через северные моря.
Как я понимал, сейчас имела место середина семнадцатого века, ибо правил на Руси царь Михаил Фёдорович и правил давно. Это если считать, что мир, в который занесла мою душу моя карма, был тот же самым, и история здесь шла тем же чередом. Так как царь Михаил в истории Руси на трон восходил единожды, а его сын Алексей, как я узнал, был примерно такого же возраста, как и мой Стёпка, то и временной период я «отчертил» соответствующий. Где-то, примерно, — тысяча шестьсот сорок третий год от рождества Христова.
С летоисчислением тут было запутано. Отец Степана был веры непонятной, но точно не новой, никонианской, так как крестился двумя перстами, и не иконам, а на восходящее и заходящее солнце. Того требовал и от сыновей своих. В связи с чем продолжал считать лета от сотворения мира. Хотя, о каком Никонианстве могла идти речь, если сам Никон ещё и патриархом не был. Однако о том, что в Москве переписывают старые церковные книги на новый лад и в некоторых церквах заставляют молиться тремя перстами, ходили давно. Говорят, ещё при царе Иване Васильевиче хотели менять устав. Оттого и бежали православные и иные народы в казаки.
Хорошо, конечно, что не занесло мою душу в оболочку дерева, но и подаренным мне новым телом я был недоволен. Вернее, недоволен своим статусом простого наблюдателя. Вот уже сорок первый день я «тупо» смотрел в глаза-окна, на мелькающие передо мной картинки. И это был не поезд, с его размеренным мельканием кустов, деревьев, и полосатых столбиков. Это было сумасшедшее мельтешение, когда взгляд бросало справа налево и вверх, вниз, по прихоти чужого разума.