— А как дела свои великие вершат, так силушка сама нас питать начинает. Ты нас, а мы тебя… Твои харчи непростяцкие, знаешь скока силенок мне стоили? — добить решила Лукерья, не иначе. Степанида едва не подавилась последним бубличком. Чашку с чаем от себя отодвинула, словно ей счет огромный выставили.
— Да ешь ты, назад не воротишь, я тебе так, толкую просто…
— Хорошо, Лукерья, подумать надо мне, переспать с этой информацией… А утром ты мне еще раз все расскажешь, на вопросы ответишь, тогда и решим что делать дальше!
— Иди, хозяюшка, отпочинь! Да токмо на дедову койку! Не зря он перинок намостил! Не достают страждущие так высОко!
Вещала — говорила;
Не вякну — не скажу;
Не нать — не надо;
Повинность — обязанность;
Бемужница — незамужняя женщина;
Кой- который, какой;
Полть — половина;
Негоразды — проблемы;
Не снискала — не заслужила;
Не токмо — не только;
Теперича — теперь;
Кажен — каждый;
Отпочинь — отдохни;
Сиромах — нищий;
Шиша — прохвост.
Баламошка — дурачок, недалекий простачок.
Глава 3
«Ждали из заморья, а прибыл из задворья»
Проснулась Степанида, когда солнце уже вовсю светило в окно дедовой спальни. Спала бы она себе и дальше, ведь привычку спать до обеда не так-то и просто искоренить, да вот только кто-то отчаянно тарабанил в двери.
— Хозяюшка, — раздался над ухом голосу Лукерьи, когда Степка уже открыла глаза, — там к тебе первый суженный пожаловал! — заговорщически прошептала охоронница.
— Кто? — опешила спросонья женщина.
— Ой, иди спроси, чево ему нать, а то двери, окоянный вынесет!
Степанида с трудом спустилась со своего ложа, замоталась в одеяло, на ноги натянула сапоги и пошла, покачиваясь, к выходу.
Отперла дверь и уткнулась носом в широкую грудь в синей униформе. Грудь поднялась и резко замерла. Степанида медленно от нее отклеилась и подняла очи на хозяина столь мощного дыхательного аппарата. Лицо, прилагаемое к груди тоже было очень даже выдающимся. Настолько, что Степанида почувствовала острое желание поправить мятое одеяло да спинку выпрямить.
— Добрый день! — пробасил гость шикарным до одурения голосом, что Степанидке пришлось даже себя ущипнуть, чтоб не наброситься на него с объятиями.
— И Вам утро доброе… — промямлила она, привалившись боком к дверному проёму, так как силы резко покинули ее.
— Участковый Тихий! — представился он, сбился, нервно поправил фуражку, — ж-жалуются тут на Вас… — последнее сказал совсем как-то неуверенно, озираясь.
Степанида заглянула ему через плечо, полюбопытствовать, кто это успел на нее нажаловаться? И обомлела, увидев еще одного потрясающего представителя противоположного пола.
«Ох, мамочки, здесь что, село женихов мечты?» Мужчина, явной военной выправки, с небрежно наброшенной на плечи ветровкой стоял возле крыльца с надутой, но очень-очень красивой физиономией. Но надутая она у него была недолго. Стоило ему увидеть лохматую голову Степки, высунувшуюся из-за участкового, недовольное выражение словно ластиком стерли. Мужчина преобразился весь, еще больше выпрямился, хотя куда уж больше?
— Здрасте… — промямлила Степка, почувствовав, что совсем слабеет, даже за косяк двери схватилась, — это Вы на м-меня ж-жалуетесь? — пропищала слабым голосом.
«Какой… витязь… мама родная… коленки подгибаются… что ж стоишь ты истуканом, бери меня на руки и тащи в свою берлогу, вся твоя…» А потом повернулась к участковому и подумала: «Нет, пожалуй ты меня неси в берлогу…»
И уже даже руку протянула, за шею схватиться собираясь, да тут ее кто-то за волосы, как дернет! Степанида, аж подскочила, но блажь мигом слетела. Она даже головой потрясла, не понимая, что это сейчас за наваждение было.
— З-здравствуйте! — рявкнул жаловаться-пришедший и на крыльцо в один прыжок забрался, — какие жалобы, что вы, помилуйте! Да как можно жаловаться на обворожительную соседку? — и руку ее сцапал и давай лобызать.
От его лобызаний Степка снова пропадать начала, да тут на выручку участковый пришел. Он своим авторитетным плечом отодвинул мужика и недовольно так рявкнул:
— Что Вы, Петр Ильич, людям голову морочите! Сами заявление написали, а теперь, «помилуйте, какие жалобы»?
— Прошу прощения у Вас, Вячеслав Сергеевич и у Вас, прекрасная соседка… простите, не знаю имени-отчества… — но Степка, утонув в глазах-омутах не услышала вопроса в его фразе, — я забираю свое заявление, сущее недоразумение! Еще раз, простите! — и все это скороговоркой, да глаз со Степки не спуская. Женщина нервно одеяло поправила, глупо хихикнула, глазки в пол опустила и тут почувствовала самый настоящий пинок и голос Лукерьи:
— А-ну быстро спроваживай их, самка ты озабоченная! — «самка озабоченная» сразу отрезвела, обиделась, но в руки себя взяла.
— Ну, господа, если ко мне нет никаких претензий, то я пожалуй… пойду? — сказала со злостью, не на мужчин однако, направленной.
— Да-да! Естественно! Извините за беспокойство! — отсалютовал участковый.
— Рад знакомству! — пробасил сосед и дверь перед ними тут же захлопнулась.
Степка пару минут глубоко подышала, собираясь с мыслями, а затем развернулась и в кухню помчалась.
— Лукерья, ты кого самкой обозвала? — прорычала зло, на табурет с размаху усевшись.
— А хто, как не самка? — фыркнула та, — сразу видать, что не девица!
— Какая нафиг девица? — взвилась Степка, — я вообще-то замужем… была и мне лет знаешь сколько?
— Тридцать два тебе, — пропела Лукерья, — самка и есть! Ежели б не я, потянула мужиков прям с порогу да в опочивальню! — и едко так захихикала.
— Да ты! Да я! А вообще, что это было? — вдруг выдохлась она, — и правда, едва не набросилась…
— Выпей на, водицы студеной, остынь! — на столе кружка эмалированная появилась с надбитым боком, — да поговорим…
Степанида залпом выпила воды и, действительно, остыла. Возможность мыслить вернулась, да руки дрожать перестали. Но воспоминания безумного обожания никуда не делись.
— Рассказывай, Лукерья, что за… любовный задор на меня напал? Не от дедовой ли наливочки?
— Какой там… Почалося… — вздохнула Лукерья, — не оборотить назад…
— Да ты давай без прелюдий, будь добра!
— Ты, Степанида, теперича невеста свободная… Я говорила, что мужики липнуть стануть…
— Ты говорила, что они липнуть станут, а не я им на шею кидаться!
— Так это… не завсехдать… Всего на сто одну ноченьку… — вяло проговорила Лукерья, словно признаваться опасалась, — вот ежели б ты девицей была… то легче б в разы прошло… а так…
— Ой темнишь, Лукерья… — вздохнула Степка, — все рассказывай!
— А не пустишься наутек? Не покинешь нас, сирых и убогих? — и жалобно так простонала.
— Ты Лукерья, та еще актриса! — фыркнула Степка, — то озабоченной самкой обзываешь, то плачешь про сирых и убогих…
— Я остудить тебя хотела! Ежели б не я, греховничала бы щас с одним, а то и с обома сразу! — совсем иным тоном воспротивилась охоронница.
— С обоими? — у Степки глаза на лоб полезли, — да ты что…
— Угу… силушка, чай не водица тебе…
— Все, Лукерья, не темни, выкладывай как есть. Чувствую, басня про Слагалицу самая невинная была, да? — прошептала женщина.
«Не хвались отъездом, а хвались приездом»
— Обещай не покинуть! — уперлась Лукерья, — погибнем мы без тебя!
— Обещаю не покинуть, — согласилась Степка вымученно, — рассказывай!
— Клянись! — потребовала Лукерья.
— Да как тебе поклясться?
На столе перед женщиной вдруг книга старая появилась, толстая, потрепанная и пыльная.
— Руку клади! И слова заветные говори!
Степанида с опаской положила руку на фолиант и быстро проговорила:
— Клянусь не покидать сирых и убогих охоронников Дома! — и хотела было уже руку назад отнять, да только не получилось. Руку словно в тисках зажало, а дом тряхануло так, что у женщины зубы клацнули и откуда-то сверху раздалось в несколько разных голосов, среди которых она узнала и голос Лукерьи и Егорыча:
— Берем клятву Слагалию, и в ответ присягаемся! Беречь, щадить, дорожить, защищать! Наша сила — твоя сила! Твоя сила — наша сила! Навеки и до конца!