Хозяйка вышла к ним, распустив волосы и обдав волной жарких духов. Она принарядилась в дым и газ, но, несмотря на видимые пышность и шик, то был наряд дамы, только выписавшейся из больницы: жалкий макияж и второпях подглаженная юбка, впрочем — выше колен. И недаром: под юбкой были все еще стройные ноги, наверняка помнившие лучшие времена. На лице, палевом от пудры и уже с первым слабым загаром от занятий на свежем воздухе, проступала гастритная зелень. Щечки у хозяйки были маленькие и уютные, нависший лобик, маленький носик и скоромный ротик с поджатыми губками. Мелкие, с синими тенями на веках глазки смотрели, что называется, с грустинкой, но сама хозяйка была оживлена. В общем, это была зрелая и привлекательная славянская женщина неброской первобытной красоты. В руках она держала поднос. На подносе стояли граненый штоф, в каких некогда продавали одеколон в магазине Ванда, с чем-то желтым, графин какого-то сероватого питья, стаканы и три рюмки. А также мисочка жареного арахиса.
— Чем богаты, — сказала дама, — не ждала гостей.
— А где ж хозяин? — спросил любопытный Семен, деловито озираясь и уж взяв штоф в руки. В нем, как выяснилось, был самогон, сдобренный лимонной цедрой, морс в графине оказался приблизительно клюквенным.
— Муж год назад утонул, я вдова, — просто и без вызова объяснила дама. По ее лицу и интонации было не понять, нравится ей такое положение дел или новым своим состоянием она тяготится. — Муж рано ушел и многого не успел сделать в жизни. Хотел защитить диссертацию и построить баню. Когда мы жили в Голландии…
— А мы в некотором смысле тоже голландцы. Малые и летучие, — почел уместным объясниться в свою очередь Семен. — Странствующие художники и тоже как на грех холостые. Это вот Мишка Шишов, князь. А я Семен Степанов, член-корреспондент Академии художеств. — Это была почти правда, он действительно был выдвинут незадолго до побега и, скорее всего, был бы избран, потому что его любили многие академики за полное и бескомпромиссное отсутствие предприимчивого карьеризма.
— А я член дачного кооператива работников печати Подлунный. Меня зовут Майя, — сказала дама, — отец назвал меня так по имени одного индейского племени. Все мои деды — купцы первой гильдии. Кооператив был Подсолнечный, но на недавнем общем собрании переименовали ввиду чрезвычайной распространенности названия, что вносило путаницу в бухгалтерию. А что ж вы-то не женаты, вроде уж пора? — строго и недоверчиво спросила она.
— А как окажется жена с гусиным лицом? — в свою очередь спросил Семен. — Вспомните, что говорил своей тетушке по поводу женитьбы достопамятный Иван Федорович Шпонька. Мол, жена — шерстяная материя. Примет тебя за колокол и давай тащить… А вы, значит, Майя? Что ж, на ловца и зверь бежит, — добавил он как напитанный ведической мудростью, сдобрив ее русской поговоркой, приведенной у шведа Даля.
— Зачем, Сема, называть гостеприимную даму зверем, — поправил товарища Князь. — Простите за вторжение, — обратился он к хозяйке своим изящным баритоном, — но если бы вы приютили нас на пару дней, пока не стихнет непогода, мы были бы весьма признательны.
— Ах, — вздохнула хозяйка и подняла рюмку, — к чему такие церемонии в стране, в которой даже не считается нужным отвечать на письма. Когда мы с мужем жили в Голландии… — Она вздохнула. — Ну, будем, что ли! — Дама махнула рюмку и занюхала бананом. — Живите, что ж. Тем более, весна затягивается и откладывается навигация. Жаль, вышел топинамбур и иссяк имбирь, сотворила бы салат. А так что ж, принесу балтийских килек в пряном соусе и подам соленых с укропом и хреном огурцов. В стране сделалось трудно жить, вы не замечаете. Люди заметно исказились. Нас, русских, вытесняют из истории.
— Беспамятство и неуважение к прошлому, — неожиданно вставил молчаливый Князь. — Даже историческое Патрикеево поле распродали под коттеджное строительство.
— А на горячее куриные ноги в шафране, не обессудьте…
К вечеру гости обжились, наелись, напились. Растопили печку-голландку, пригрелись, Князь прилег на оттоманку, Семен со стаканом устроился прямо на вязанной из разноцветного тряпья ковровой дорожке. Раскрасневшаяся от самогона хозяйка, которая пила, впрочем, из ликерной рюмочки, заняла единственное в комнате кресло и стала словоохотлива. Видно, ей в ее вдовьем одиночестве давно было не с кем вот так, по-домашнему, поговорить: стационарного телефона в доме не было, а по сотовому многого не скажешь. Да и подруги, когда звонят, лишь для приличия интересуются твоим здоровьем, а потом принимаются рассказывать о своих мужиках. Особенно одна, Лара из Нью-Йорка, у нее отчего-то телефонные услуги бесплатные, синагога оплачивает. Она там у них руководит хором, член Союза советских композиторов в прошлом, прилично жила, трехкомнатный кооператив в Теплом Стане, что ее понесло. Говорит часами! И все о своем виртуальном романе с каким-то компьютерным женатым шведом. Что он написал, что она ему ответила, очень интересно.