Слушатели усердно закивали, а встрепенувшийся Семен, воспользовавшись паузой, глотнул самогонки с цедрой.
Майя продолжила:
— Я по жизни мужчин слушала, они нет-нет да и скажут что-нибудь дельное. Я от них больше узнала, чем за все пять лет в полиграфическом институте. О подругах этого не скажешь, они — про мужиков, а я про мужиков и сама все знаю. В первый раз я вышла замуж в конце второго семестра девочкой. За сокурсника. То есть сначала он меня соблазнил и я потеряла девственность, а потом вышла, это было заветное правило у девушек нашего возраста — выходить замуж за первого. Он, кстати, тоже хотел быть художником, а теперь, кажется, детский писатель. Додофеев, может, слышали?
— Додик! — в один голос воскликнули слушатели — даже Семен проснулся. — Вот те на! Ну надо же… Вот совпадение, ядрена корень! Да-да, у него ж до Ирки еще жена была, как же, как же. Майя, точно — Майя!
— Эх, Мишка, жаль все-таки, мы его с собой не взяли.
— Во-первых, с тех пор как он впервые увидел свою жену на эскалаторе метрополитена, он двадцать два года так счастливо женат, что уже не может пуститься в путь, — сказал Князь рассудительно. — И потом, сейчас он в кои веки взялся за серьезную работу. И было бы неверно его отвлекать.
— Это он серьезно женат, — поправил Семен товарища, — а работает он через пень колоду. Правда, закончил большое полотно Приход слесаря в антураже репинской Не ждали. И картину Перелет Чкалова через Альпы в духе раннего постконцептуализма. А сейчас трудится над композицией Врубель и Демон в публичном доме. Он настаивал, что в сумасшедшем, но удалось его переубедить: в борделе точнее и душеподъемней. Что ни говори, кум, а вон, оказывается, сколько у нее, у майи, всего за пеленой.
— Вот ведь, как мал мир, — всё восклицала хозяйка, не реагируя на ведические намеки. — Как мал и как тесен! Помню, в Голландии я встретила подругу детства Машку, хотя, казалось бы, что Машке делать в Голландии. И вас едва увидела, тотчас почувствовала что-то близкое… Додик был хороший. До сих пор иногда звонит, когда развязывает.
— Он всем звонит, когда развязывает, — подтвердил Семен. — А когда завязывает, не звонит. Ни в ком трезвый не нуждается. Потому, раз человек в завязке, зачем ему друзья, выпить-то он не может. — И он глотнул.
— Но, Майя, продолжайте, мы вас перебили, — веско напомнил воспитанный Князь.
— Я про то, как первого своего мужа потеряла. — Голос ее набирал силу и взрослую глубину. — Когда моя бабушка умерла от инсульта в восемьдесят лет, мама тоже заболела — туберкулезом. Я уж думала, всё, сирота. Но мама выкарабкалась. И отец повез ее на поправку в Крым. И я поехала: маме уход был нужен. Додофеева тоже звали, но он уклонился.
— Действительно, — понимающе вставил Семен, — что ему делать на море с женой и с больной тещей.
— Да, остался в Москве на свободе, я ведь знала, какой он любитель на стороне поразвлечься.
— Этого не отнять, — согласились благодарные слушатели.
— И надо ж было такому случиться, что в Коктебеле, в Доме творчества, как раз в это время жил прежний муж Гончи, писатель Прогибин. Они с отцом хорошо были знакомы, во времена Гончи была одна компания. На радостях от такой чудесной встречи они, конечно, взялись выпивать. У Прогибина в номере. Жара. А они отчего-то пили не холодное вино, а теплую старку. И мне наливали. Что ж, отец даже в Домжур любил меня с собой водить, выдавал за молоденькую подругу. Пили старку из купленных в художественном салоне керамических стопок, черных изнутри, говорили, конечно, о бабах и о литературе. И, поскольку оба были сильно давши, меня в расчет не принимали. Но я сидела рядом, что-то клевала со стола и была свидетельницей такого признания писателя. «Старик, — вдруг сказал дядя Юра отцу (я его еще по школьной привычке дядей Юрой звала), — я ведь был влюблен в твою Ленку. (Это, значит, в мою мамашу.) Но, — говорит писатель, — сохранил ее для тебя». Врет, думаю; наверное, она ему не дала, очень уж отца любила.