Они пригрелись в сухости и защищенности, до пенсии было далеко, и оба скоро задремали.
Посреди ночи Князь проснулся в испуге и толкнул товарища в бок:
— Семен, мне приснился страшный сон. Стоит посреди Москвы дом с башней, а в башне живут азербайджанцы с видом в широком окне на памятник поэту Пушкину в зеленой плесени и с голубем на голове. А внизу в магазине армяне торгуют овощами и поддельным коньяком. Продавщица говорит мне: вам, Шиш, привет от Лючии, не волнуйтесь, она чувствует себя нормально, поздравляем, у вас мальчик.
— Бабушка говорила, — пробормотал сонный Семен, — что овощи снятся к поносу.
— Я застал лишь одну из своих бабушек, по материнской линии. От нее ничего не осталось, кроме слова резерпин. И кто такая эта Лючия?
— Ты, кум, не читал вовсе детских книжек? Это же из Чиполлино и его команды.
— Я читал, — быстро сказал Князь, чтоб не ударить в грязь лицом перед ученым другом, — Оська и его друзья. Из детской советской литературы в доме зачем-то были Стожары, Улица младшего сына и Черемыш — брат героя, кажется, это покупала неграмотная нянька для внука в деревне, но так туда и не добралась. Но бабушка, которая резерпин, читала мне Шарля Перро по французскому изданию, по ходу дела переводя. Я тоже рос в читающей среде, Сема.
— А я зачем-то помню Приключения куклы Бальбиси. Но сколько потом ни искал, не нашел такой книжки, будто она мне приснилась. Ни Купер, ни Брет Гарт, ни Майн Рид, ни Жюль Верн отчего-то не произвели на меня такого впечатления, как эта самая Бальбиси. Ни пионерский Мальчиш, ни фрондерский Хоттабыч, ни диссидентский Незнайка — тряпичная кукла Бальбиси. Не знаю, что по этому поводу сказали бы Фромм с Юнгом.
— Я, Сема, тоже любил читать про животных. Сетона Томсона, был такой популярный советский писатель-анималист родом из Канады. Но это были печальные истории, Сема, про лису Домино и об одиноком гризли.
Что ж, у Князя был свой особый мир впечатлений семьи и детства, отличный от окружающих, и Семен подозревал это. Скажем, один из дядюшек Князя из смежной ветви фамилии, как и его брат, человек лагерной судьбы, выйдя на свободу, разработал расширенный вариант настольной игры морской бой для своих будущих детей, дворянских потомков. Князь как-то продемонстрировал Семену этот семейный раритет пятьдесят на восемьдесят сантиметров. Это было удивительное изделие, похожее одновременно на картину и на старинную карту. Здесь были нарисованы самым подробным образом пальмовые острова и тихие бухты, пенилась кромка прибоя, кричали чайки, с пиратского брига палили пушки.
Семену в его детстве никто таких игр не предлагал. В поселке пили самогон и садили махорку и картошку. Правда, их сосед-самородок дядя Егор, рыбак и непревзойденный мастер матерного строя речи, изобрел как-то моторное приспособление для добывания из реки свежей воды на случай неисправности колонки на рыночной площади. К реке сооружение подвозила лошадь, а потом бочка должна была сама себя обслужить, самопогрузиться и наполниться. На испытание сбежались окрестные ребятишки. Но что-то не заладилось, вода, что ли, поднялась, утонули и бочка, и лошадь, и сам изобретатель. Поселковым больше всего было жаль лошади, она была общественной, и на ней по очереди весной вспахивали огороды.
— Что ни говори, Шиш, а хорошо все-таки родиться князем, — сказал Семен, отгоняя воспоминания захолустного детства. — Даже в стране, где после известных событий стало модно среди тех, кто был ничем, становиться всем. Мода, кстати, прижилась и оказалась живуча.
— А как тебе перспектива стать экспонатом в золоченой портретной раме, чтоб потомки предъявляли тебя гостям как семейную реликвию?
— Издержки, — сказал Семен.
Они проснулись хорошим утром, солнце глядело в мутное окошко лесной избушки, и обоим было хорошо, потому что спали они свернувшись, как в утробе. И оба испытывали счастье перед лицом нового дня, который еще хоть на шаг приблизит их к цели, и оба были как в раю. Поев на завтрак росы с застарелой сгущенкой, друзья решили устроить двойную мозговую атаку по системе методолога Щедровицкого. Однако ничего не придумывалось, и выход из создавшегося положения не находился. Свет в конце туннеля не желал зажигаться, напротив, там маячила черная голодная смерть. Тогда Семен отпросился на улицу освежиться, а вернувшись, произнес с брутальной нежностью, которую в нем так ценил Князь: Вот, поздравьте, посерил, что на воздушном шаре полетал. Стали атаковать дальше со свежими силами. И вот какое нашлось простое решение, из тех, что, как это часто бывает в затруднительных ситуациях, лежат на поверхности. Семен остается в избушке, где не так-то просто будет их достать враждебному миру, наведет порядок и уют, а именно подметет пол березовым веником. Князь же вызвался отправиться в ближайшее поселение на добычу пропитания.