Иногда вспоминаю Лизу и думаю: «Неужели это я собирался жениться на этой курице, у которой на уме ничего, кроме замужества и своего гнездышка, за которое она вместе со своими mother and father[11]горло готова перегрызть любому, кто посягнет?»
Вот, друг мой сердечный, какие дела. Пиши мне, и я тебе буду писать, если не помру к тому времени от счастья.
Обнимаю тебя. Твой Алексей.
Глава одиннадцатая
Ну, вы прочли статью о Сусловой? — спросил я, налегая на весла. В том месте, в котором мы плыли, Волга делала крутой поворот, а на повороте течение, как известно, бывает быстрее, и надо приложить значительные усилия, чтобы плыть против него.
— Да, я прочла эту статью, — вздохнула Вера, — но, к сожалению, она не имеет ко мне никакого отношения. Батюшка, при всех его либеральных взглядах, по существу остался тем, кем был раньше, и за границу меня ни за что не отпустит.
— Для начала можно попробовать и в России, — сказал я, впрочем, не очень уверенно. Мне удалось одолеть поворот, и теперь лодка заметнее продвигалась вперед вдоль песчаного берега.
— Алексей Викторович, — сказала она с упреком, — не говорите заведомую глупость. Вы не хуже моего знаете, что в России женщину к высшему учебному заведению не подпускают на пушечный выстрел.
— Времена меняются, — сказал я, пожав плечами. — Официально женское обучение не поощряется, но неофициально… можно попробовать. У меня в Казани есть друг, да вы его знаете — Костя Баулин, он преподает в университете патологическую анатомию и мог бы вам посодействовать, если бы ваше желание 88 было достаточно сильным.
— Вы знаете, что оно достаточно сильно, — сказала она с досадой. — Я ждала, пока Лидинька окончит институт, но теперь она его окончила, и мы обе готовы учиться дальше. Но что может для нас сделать ваш Костя?
— Многого не может, но в университете его уважают. Для первого раза вы могли бы довольствоваться ролью вольных слушательниц.
Я повернул лодку и уверенно повел ее на середину реки, ориентируясь на одинокую иву на том берегу.
— А почему вы так заботитесь о моем будущем? — спросила вдруг Вера.
— Потому, что я вас люблю, — неожиданно вырвалось у меня.
— Что? — оторопела Вера.
— Ничего, — рассердился я. — Вы очень хорошо сами знаете, для чего я постоянно приезжаю в ваше Никифорово, для чего постоянно за вами хожу.
Она посмотрела на меня внимательно и вдруг звонко расхохоталась. Она смеялась до слез, откинувшись на корму.
— Если вы будете так сильно смеяться, — хмуро заметил я, — вы можете свалиться за борт, а при том, что вы, насколько мне известно, плаваете не лучше утюга…
— А вы меня не смешите, — сказала она, вытирая платочком слезы.
— А я и не собираюсь вас смешить, — пробурчал я.
— Алеша, — она весело посмотрела на меня. — Как понять ваши слова? Значит ли это, что вы делаете мне предложение?
— Да, значит, — сказал я все так же хмуро, сердясь на самого себя за этот дурацкий тон.
Она опустила в воду правую руку и стала водить ею взад и вперед. Потом посмотрела на меня из-под соломенной шляпы и серьезно спросила:
— А почему вы делаете мне предложение таким странным тоном, как будто объясняетесь не в любви, а во вражде?
— По глупости, — сказал я, смутившись. — И потому, что боюсь отказа.
— А-а.
Она замолчала и не проронила больше ни слова, пока мы не доплыли до противоположного берега. Здесь, на перевозе, я вернул лодку хозяину, хмурого вида мужику, и дал ему рубль серебром. От перевоза до Никифорова было версты полторы, и мы пошли тропинкой, петляющей по редкому сосновому лесу. Было жарко, я снял сюртук и перекинул его через руку. Мы вышли на поляну, усыпанную ромашками.
— Устала, — сказала Вера и присела на сваленную сосну.
Я сел рядом. Она нагнулась, сорвала ромашку и стала молча отрывать лепестки, лукаво и многозначительно поглядывая на меня.
Я подвинулся к ней и положил руку на ее худенькое плечо.
— Алеша, — сказала она, поежившись. — А как же насчет женской эмансипации, образования и всего прочего?
— А разве нельзя учиться, будучи замужем?
— Может быть, можно, но… — она смутилась и покраснела.
— Но?
— Алеша, — она говорила с трудом. — Мы ведь взрослые люди, мы знаем…
— …что от этого бывают дети?
— Да, — сказала она, краснея еще больше.
— Глупая, — сказал я, притягивая ее к себе и покрывая поцелуями теперь уже совсем родное лицо. — Ты совсем еще глупая.