— Можно?
Я посмотрел и глазам своим не поверил:
— Вера!
Мужичонка стоял, переводя взгляд с меня на Веру и с нее на меня.
— Сядь на лавку, посиди, я сейчас, — сказал я ему и вышел за дверь.
Здесь мы обнялись и расцеловались.
— Господи, Вера! — сказал я. — Неужели это ты?
— Я.
За три месяца, которые мы не виделись, она стала взрослее и строже.
— Я уж думал, что ты вообще забыла, что существует где-то некий следователь Филиппов, состоящий с тобой в родственных отношениях.
— Нет, я не забыла, — она улыбнулась спокойной улыбкой. — Я об этом следователе всегда помнила. Но тебя там ждут, — вдруг спохватилась она.
— Ничего, — сказал я, — подождет.
Улыбка сползла с ее губ и тут же вернулась на место. Я смутился.
— Нет, понимаешь, я как раз хотел оставить его одного, чтобы подумал. Упрямый мужик попался, дальше некуда. И тупость невероятная.
— Разве он виноват в своей тупости?
Говорить на эту тему мне не хотелось.
— Ладно, радость моя, — сказал я, — мы с тобой об этом потом. Что у тебя?
— Видишь, вернулась.
— С Лидой?
— С Лидой.
— А что случилось?
— Что случилось? Ничего особенного, Алеша. Ты был прав. Ни один талантливый человек на своем месте удержаться не может. Лесгафта из университета выжили, студенты протестуют, другие профессора подают в отставку, и нам с Лидинькой там тоже делать нечего.
Я огорчился:
— Как же быть дальше?
— Мы с Лидинькой решили внять твоему совету и ехать в Цюрих. Поедешь с нами?
— Вопрос серьезный, — сказал я. — Так сразу его не решишь. Все-таки, понимаешь, у меня есть профессия, должность. Лишиться всего сразу.
— Алеша, — сказала она горячо. — Подумай, что у тебя за профессия. Наказывать этого мужика? За что? Что он такого сделал?
— Он рубил чужой лес.
— Но ведь это же все от невежества и от нищеты. Может быть, он даже не понимает, что этого нельзя было делать. Подумай о том, какую роль ты выполняешь. Ты на своей должности защищаешь сильных и казнишь слабых. Ведь если бы у этого мужика были деньги, разве он стал бы трогать чужое? Я тебя очень прошу, оставь ты это свое дело. Поедем в Цюрих, выучимся на врачей, построим больницу для бедных.
— А ты, я вижу, сильно переменилась за то время, которое мы не виделись, — сказал я.
Она улыбнулась:
— Нет, Алеша. Во мне кое-что было и раньше. До остального потом додумалась. Ну, поедем?
— Прямо сейчас?
— Чем раньше, тем лучше.
— Ну ладно. Ты меня подожди здесь, я закончу допрос.
— Алеша! — остановила меня Вера. — У меня к тебе есть просьба. Дай слово, что исполнишь.
— Я должен сначала выслушать, о чем речь.
— Нет, ты дай мне слово. Даешь?
— Ну ладно, — сказал я. — Даю слово, потому что нет ничего такого, чего бы я не исполнил ради тебя.
— Алеша, — сказала она почти страстно, — я тебя очень прошу, отпусти этого человека. Ты ведь знаешь, это не он воровал, это нужда его воровала.
— Но он нарушил закон.
— Алеша, ты знаешь не хуже меня, что законы создаются людьми. Плохими людьми создаются плохие законы.
— Но лучше исполнять плохие законы, чем никакие.
— Алеша! — Она смотрела на меня глазами, полными слез.
— Ах, — махнул я рукой. — Ты меня толкаешь на должностное преступление.
Я открыл дверь в кабинет и застыл на пороге. Мужичонка, не видя меня, стоял перед пустым столом и, медленно жестикулируя, доказывал ему свою правоту.
— Оно-то конечно, ваше благородие господин следователь, дело вышло нехорошее. Потому что не поберегся. Надо было б мальчонку с собой взять, чтобы он поглядывал, не идет ли кто. А я один поехал. А топором когда тюкаешь, оно далеко слышно. У-ух как далеко! Ну, стало быть, и налетел этот управляющий. Ну, виноват, попался. — Мужик широко развел руки в стороны. — Кабы мальчонку взял, так не попался б. А что до честности, ваше благородие, так ты кого хошь в нашей деревне спроси и тебе кажный скажет, что Фома, я то есть, человек самый честный.
— Если ты честный, зачем же ты чужой лес-то рубил? — спросил я.
— Да затем, говорю я тебе, что крыша текет! — мужик, осердясь, трахнул треухом по столу.
Он тут же вздрогнул, опомнился, перевел взгляд со стола на портрет государя, видно пытаясь понять, кто задал ему вопрос — стол или государь. Потом оглянулся, увидел меня и насупился. Видимо, с пустым столом ему разговаривать было сподручнее.
— Ну вот что, Фома, — сказал я, садясь на свое место. — Хотел я тебя посадить в острог, да пожалел. Ребятишек твоих пожалел, а не тебя. Но в другой раз попадешься, смотри у меня.