— В другой раз, барин, не попадусь, — сказал он, глядя на меня честными глазами.
Глава четырнадцатая
И вот все. Мосты сожжены.
Еще недавно был я солидным человеком. У меня была должность, с которой никто не имел права меня снять. Я сам отказался от нее. Я подал в отставку, и отставка принята. Кто же я теперь? Странствующий рыцарь, надеющийся стать студентом. Зачем? Допустим, я поступлю в университет, выучусь в нем, если не надоест, и стану доктором. Но доктором я стану не раньше, чем через пять лет. В самом лучшем случае. Причем заметьте, доктором начинающим. Мне двадцать восемь лет. Прибавьте пять. В тридцать три года я смогу стать начинающим доктором. Правда, с этой специальностью в России я не пропаду. Но смогу ли я еще им быть? А впрочем, пожалуй, смогу. Меня уже не страшит ни вид крови, ни вид человеческих болезней. Я все это видел, будучи следователем. Но почему же я все- таки еду? Вовсе не потому, что мне захотелось менять профессию. А потому, что я люблю эту женщину с правильными чертами лица и одухотворенным взором. Я сам убедил ее, что женщина тоже должна узнать свое призвание и найти свое место в жизни.
И вот тройка с бубенцами, пароход, а теперь поезд, уносящий меня в тревожную неизвестность.
За окном мелькают привычные российские пейзажи. Лес, поле, крестьянин, лениво бредущий за сохою, которую тянет тощая лошаденка. Появляются и отходят назад бедные деревушки с курными избами, крытыми облезлой соломой, заплеванные деревянные вокзалы с пьяными и убогими, прикрытыми жалкими лохмотьями обрубками, безногими и безносыми — откуда их столько берется! — которые тянут к окнам кто руки, а кто культяпки:
— Пода-айте копе-е-ечку!
— Да зачем она тебе, эта копеечка?
— Погорельцы мы, барин, погорельцы. Изба сгорела, лошадь сдохла, детишек семеро, и все мал-мала- меньше.
— Не слушайте их, ваше благородие. Погорельцы! Работать не хочут, вот и попрошайничают. А денег небось не меньше, чем у нас с вами. Трудиться надо, милая, бог труд уважает.
Меняются в вагоне соседи. Был купчишка невзрачный, первый раз ехал в поезде, удивлялся, как он с этих железок не съезжает. Был лихой гвардейский поручик с грудным ребенком — молодая жена померла, оставила. Поручик вез потомка в деревню к родителям. Ребенок плакал, ходил под себя.
— Пардон, мадам! — поручик менял пеленки, брезгливо топорщил усы.
Поручика сменил чиновник в вицмундире.
— Стало быть, учиться едете?
— Угу.
— Не поздно ли?
— Учиться, как жениться и повеситься, никогда не опоздается.
— Это верно. И на кого же, коли не секрет?
— На врача.
— Ну что ж, верное дело. Самая, можно сказать, выгодная профессия. Хотя ежели с умом, так на любом поприще можно отличиться. Возьмите, к примеру, меня. Я живу в Варшаве, служу делопроизводителем. Ну и что, живу! Не подмажешь, не поедешь. Придете вы ко мне какую бумагу оформить, я вам с улыбочкой: пожалуйте, рад стараться. А не подмажете, уж так расстараюсь, что бумага ваша на одном месте пролежит без движения, покуда не пожелтеет.
Вот так, а как же? Жить хочут все, а денег никому не хватает.
Был еще неопрятно одетый господин со щекой, раздутой чудовищным флюсом.
— А позвольте вас спросить, господин будущий докторского и от чего лечить собираетесь?
— Да знаете, мы с женой решили, когда выучимся, построим в деревне бесплатную больницу для мужиков.
— Бесплатную больницу! А хлеба вы им бесплатного дадите? А может, вы мужика от труда его тяжкого разогнете? Тогда он и болеть не будет и больницы ему ваши не нужны будут совершенно. Не лечить мужика надо, а топор ему в руки дать, а уж дальше он сам полечится. Ну ничего, еще немного, еще годочков пять-шесть, а потом…
— Что потом?
— Ничего, господин будущий доктор. Вглядитесь внимательно в мое лицо. Вы еще увидите его на портретах.
От Москвы три станции проехал церемонный человек с сильно выпяченной грудью и выпученными глазами.
— Молодой человек, не угостите ли папироской, — подошел он ко мне.
Я угостил. Он закурил, поклонился:
— Благодарю вас, позвольте представиться. Литератор Скурлатский.
— Кандидат прав Филиппов, — отрекомендовался я.
— Далеко ли изволите ехать?
— В Швейцарию.
— На отдых?
— На отдых. — Мне наскучило вдаваться в подробности.