— У него такие сверкающие глаза и целая грива волос. Он похож на льва.
— Этих львов, кажись, нынче начали отлавливать, — сказала Леонида Яковлевна, запуская руку в мешок.
— Это в каком же смысле? — насторожилась Лида, почувствовав какой-то подвох.
— Говорят, швейцарская полиция арестовала Нечаева и собирается выдать русским властям. Тридцать четыре, — сказала она, посмотрев на очередную фишку.
— Не может быть! — в один голос сказали Лида и Вера.
— Почему же не может быть? — спросила Владыкина.
— Потому что… потому что… Я кажется выиграла, — сказала Лида. — Потому что швейцарское правительство революционеров не выдает.
— В том-то и дело, — Владыкина доложила мешок на стол, — что его выдали не как революционера, а как уголовника.
— Разве можно его считать уголовником? — спросила Вера, посмотрев на меня.
— Видишь ли, — сказал я, — если даже убийство совершается по политическим мотивам, действие это все равно уголовное.
— И все-таки подло выдавать его как уголовного преступника, — сказала Лида.
— Не подлее, чем заманить своего товарища в темное место и там убить, — пожала плечами Владыкина.
— Мы про это ничего не знаем. Если и убил, то, значит, нужно было для дела.
Не думаю, чтобы эти Лидины слова можно было тогда принимать серьезно. Должно быть, оговорилась, не найдя подходящего довода в свою пользу. Но я помню, как переменилось тогда лицо Леониды Яковлевны, с каким изумлением глянула она на свою юную оппонентку.
— Ну, милая моя, — сказала она с расстановкой, — эдак-то вы далеко пойдете. В чем же польза такого дела, ради которого человека нужно убить?
Лида и сама почувствовала, что перехватила в споре, но уже не могла сойти со своей позиции.
— В конце концов, у каждого человека могут быть ошибки.
— Ошибки? — взвилась Владыкина. — Заманить товарища в какой-то грот, душить его, стрелять из пистолета, а потом привязать к шее камень и утопить в пруду — это уж, извините меня, ошибка, которую совершали так обдуманно, долго и последовательно, что можно было бы и опомниться. Если вы хотите знать, кто ваш Нечаев, почитайте новую вещь Достоевского, «Бесы» называется, там все про это правильно сказано. Небось не читали?
— Буду я еще читать всякую дрянь, — обиделась Лида.
— Напрасно вы так отзываетесь, — улыбнулся Михаил Николаевич своей обычной виноватой улыбкой. — Очень занятная вещь. Я сам, поддавшись общему впечатлению, сначала плевался, а потом не мог оторваться, так здорово все накручено.
— Михаил Николаевич, — с упреком сказала Лида, — Вы тоже считаете Нечаева уголовником?
— Да я вам не про Нечаева, а про «Бесов».
— А я вас спрашиваю про Нечаева.
Не из беспринципности, а по доброте, не желая никого обидеть, Михаил Николаевич с ответом не спешил.
— Ну, не мнись! — прикрикнула на него жена. — Ты взрослый человек, тебя спрашивает молодая девушка, отвечай, как думаешь.
— Конечно, конечно, Ленечка, — заторопился Владыкин. — Мы, старшее поколение, должны прямо отвечать на вопросы. Видите ли, Лидинька, то, что сделал Нечаев, конечно, нельзя сказать, чтобы было хорошее дело… То есть я хотел сказать, что с нравственной стороны… А впрочем, вы же знаете, что мнение моей жены есть мое мнение.
Щербачева отвернулась. Я засмеялся. Владыкина рассердилась.
— Не строй из себя дурака! — закричала она. — Тебя спрашивают серьезно, так ты серьезно и отвечай. А впрочем, от тебя все равно серьезного ответа никогда не добьешься. Что же касается Достоевского, — повернулась она опять к Лидиньке, — то я считаю, что он совершенно прав: все эти ваши Нечаевы и прочие революционеры и есть настоящие бесы. — От Лидиньки она повернула лицо ко мне. — Вы со мной не согласны, Алексей Викторович?
— Нет, — сказал я твердо, — я с вами не согласен. Я по своим убеждениям не за революцию, а скорее за эволюцию, но я против того, чтобы судить какую-то категорию людей огулом. Я за то, чтобы каждого отдельного человека судить отдельно по совершаемым им лично делам.
— Ну конечно, — сказала она, — вы судья, это сказывается.
— Возможно, — согласился я, стараясь этот спор притушить.
Но тут вступила в разговор молчавшая до сих пор Щербачева.
— Милая Лидинька, — сказала она с материнскими нотками в голосе. — Зачем вы спорите? Для чего вам нужна революция? Вы хотите освободить народ? Да этот же ваш народ чуть что вас же первых на первой осине и вздернет.