Меня привлекало в нем всё: начиная с непролетарской фамилии Милославский до необычной аристократичной манеры разговаривать и жестикулировать. Он делал всё не так, как мы - очень грациозно и естественно.
Но больше всего меня шокировали три платочка, которыми он пользовался: для лба, губ и рук. Они лежали в разных карманах, но он никогда не ошибался с их назначением. Я даже плохо слушал профессора, ибо отслеживал все его действия с платочками и вовлёк в это действо Ольгу, у которой клапаны смеха открывались моим указательным пальцем и любым другим тоже. Но манера разговаривать – это была самая малость в сравнении с самим языком, не просто литературным, но выспренно интеллигентным. Его «простите» предваряло даже таким словам как «грудь», «хамство», «поцелуй», а перед словом «вши» «простите» звучало дважды.
На лекции профессора ходили в плохую погоду, флиртовать с соседкой и восхищаться литературным перлам, которые в другом месте услышать уже было нельзя. Однажды в хорошую погоду, когда в аудитории сидело несколько человек, открылась дверь и декан, заметив огромное разрежение в зале, спросил, не стоит ли перенести эту лекцию для большей аудитории, на что последовал спокойный ответ: «Не надо гоняться за большими аудиториями». И я даже зааплодировал.
При всей моей неприязни к плагиатам и цитатам я не мог не воспользоваться этой просто-таки классической фразой: на лекцию одно название которой - «Есть ли жизнь на Марсе?» из-за пресловутого фильма «Карнавальная ночь» вызывало гомерический смех, пришли: я - лектор, Оля - для аплодисментов и профессор, настоявший на лекции. Публики, кстати, в вестибюле было много, но все ждали обещанных после лекции танцев. И когда профессор расстроено сказал: «С Марсом всё ясно, подождём лётной погоды», - я уже серьёзно: «Нет уж, не надо гоняться за большими аудиториями», и заработал бурные, в четыре руки, аплодисменты, но после 45 минутной лекции -пытки для всех.
Профессор-астроном нашёл себе на земле более определённое занятие: «Психология Педагогики» ... не без привычного космического уклона! Это место на Земле представляло собой маленькую комнату-чулан: без окон, с дверью, на которой было написано: «Психологические опыты». Я конечно нарек чулан сей «обсерваторией», но уже и с сарказмом сказал,что отсюда и днем будут видны звёзды в дырку потолка. Ольгу рассмешил,но мне, глядя на профессора ,которому попал в чувствительное место, не смеялось.
Подопытных здесь, кроме себя, я никогда не видел. Но то, что делал профессор, мне нравилось. Он читал мне стихи и проверял, сколько я могу запомнить строк с голоса. С изменяющейся тональностью и освещением тоже. И, когда я декламировал ему шестнадцать строк (кстати, рекорд бил Некрасов), он считал это своей заслугой. Я не признался ему, что в детстве, когда даже не умел читать, уже запоминал столько же и демонстрировал это на ёлках.
«Он запоминает всё. Поаккуратнее с ним», - говорил он Ольге. Но это было не смешно, ибо профессор при этом сам не смеялся. Он никогда не смеялся и моим шуткам, но комплиментарно их комментировал, прикрывая рот соответствующим платочком. И явно связывал со мной какие-то проекты. А я почему-то всё делал, чтобы завоевать расположение профессора: начитался о характерах, темпераментах, наклонностях, карме и способностях; неплохо, к удивлению профессора, ориентировался во фрейдовской психоаналитике и даже распознавал Ломброзовские анатомические патологии, а когда я обнаружил «неожиданные» познания в истории установления длины метра и, что в этом участвовал не только Бонапарт как заказчик проекта, но и, сотню лет спустя, сам профессор, расставивший в своей диссертации все точки над i в запутанной истории приоритетов измерений длины Парижского меридиана, удивлённый взгляд профессора долго выискивал в глазах моих... насмешку.
Время от времени я оказывался вовлечённым в какую-то дискуссию, в которой мне нравилась не тема, а способ, интонация диспута, особенно литературная окраска с непременными вкраплениями и Достоевского, и Рабле, что профессор делал очень изящно.
А когда профессор приотпускал поводья самоцензуры, общение принимало новые неожиданные окраски.
- Какими рецепторами, мои юные друзья, вы определяете степень доверия к человеку? - явно не праздно, со скрытым подтекстом спрашивал психолог.
- Рассудим от противного, - отвечал я, - как в математике: точно не нюхом, плохо слухом, не годится вкусом, и никак не осязанием - значит глазами.
Ольге верю глазами и не проверяю ничем! - ёрничал я.
- Как всегда легкомысленно, но не без остроумия. А на что тогда прикажете мне положиться?