Щёлкнул затвор, и на снимке кристально чисто.
После неё
Последнюю ночь забываешь быстрей всего.
По-моему, просто память идёт на помощь,
И ты её с этой женщиной не знакомишь,
Циничной ухмылкой сдерживая зевок.
В число твоих фишек не входит болеть не_той.
Поскольку из гадких утят и простых лягушек
Принцесс не случается. Вскользь помечтаешь в душе,
Вернёшься на землю и выключишь монитор.
Над пропастью сна, там, где луны горят во ржи,
Твой памятный опыт, который нечестно нажит,
Последнюю ночь защищает. Но только нашу.
А после неё не считается, ты не жил.
Последняя ночь чертовщиной не солит внутрь,
Не просит пощады, не клинит тебя по полной.
А первую помнишь, настолько детально помнишь,
Что хочется выпить. И сдохнуть. И всё вернуть.
Солдат удачи
Запах лета
и запах тлена на пороге его исхода.
Амаро
I
запах лета всегда тревожен в ожидании окончанья.
спелый август натянет вожжи так, что прошлое укачает,
в пыль впечатывая подковы ради счастья [давно не метод].
рядом с осенью припаркован, парк наносит её приметы
верноподдаными мазками, устремляясь за новой драмой.
если прошлое отпускает, остальное прижмётся рамкой,
как щекой.
распахнув казарму, убегает солдат удачи
за оранжевыми глазами – в сентябри и немного дальше,
в октябри и немного глубже.
а потом, покорив глубины,
возвращается, самый лучший,
и становится нелюбимым.
II
только пуля хранит солдата, если пулю поймал зубами.
потому как она задаток сентябрей, что верны забаве
измеряться в дешёвых рюмках и словами бросаться в окна.
потому как она, тварюга, в дуло вечности смотрит волком.
но обратно не примет дуло, показательно сплюнет на пол.
девять граммов, а всё же дура, девять граммов, а всё же баба.
по дороге до медсанбата открываются небеса, и
только пуля хранит солдата, если я о нём не писала.
Прободная
Выходя из утра, как из наркоза, допиваешь то, что ещё осталось.
И почти Иванушкой станет козлик.
Но внутри сентябрь, пустота и старость.
Прохудился Бог, засорилась карма. Небеса студёней дамасской стали.
Прободная осень стоит за кадром – ради всех, что губы твои листали
[если сможешь вспомнить – попробуй сверить, а не сможешь вспомнить – забудь, не парься].
Лишь одна волшебно целует веки, лишь одна небрежно ломает пальцы.
Попроси добить тебя и пощады – предложи ей выбор, давно пора бы.
А затем в стихи приходи – прощаться [пусть они рассыпятся на караты –
красота умножится в обречённом]
Но пока в запое, в тумане, в прозе
Отбирает мысли твои девчонка с невозможным именем Очень_Осень,
Завершиться точкой равно кощунству.
Сквозняки измучались на дилемме
И шестым назначили это чувство, не трудясь придумать определенье.
Старше на девять жизней
был же кто-то родиться должен оловянным твоим солдатом.
Ник Туманов
Гнаться за сказками – это стандарт.
Если надумаешь, сделай красиво.
Может прийти оловянный солдат, ржавая фляга полна керосина,
Шрам, ни за что пересекший кадык, в жилистых пальцах – огниво и кремень.
Дверь распахнёт и попросит воды, не замечая твоей наготы
Под безнадёгой цветов в ноябре. И
Нежность заставит себя излучать, неблагодарная. Господи, как же
Сложно признаться: "Ну, ладно, ничья, Ганс Христиан, озорной старикашка!"
Огненной станет живая вода раньше, чем мальчиком станет козлёнок.
Лобное место внизу живота – вечная память невинноказнённых.
Каждый из них, сохранённых в тетрадь, не был ни глуп, ни наивен, ни болен.
Просто однажды пришёл умирать взрослым на поле последнего боя.
Каждого после хотелось создать заново – вылепить, выплавить, выжечь.
Но почему оловянный солдат с ними в сравнении кажется выше,
Кажется старше на целую жизнь, а иногда и на целые девять?
Душу захочется взять и ушить в миг, когда он гимнастёрку наденет
С иссиня-чёрной дырой на груди.
А потому у меня на засове
Сказка, в которой он должен прийти. Должен прийти. Не прийти не способен.
Королева кубков
Настроение августа – тишина. Я в молчании, будто в ладонях, слово
нагреваю. И Осень придет узнать то, о чем я молчу.
Лина Сальникова
настроение августа – благодать, воспалённая чувственность, откровенность.
и поэтому хочется погадать, выпадающей картой судьбу проведать.
чтоб, обещанный жрице, кривлялся шут перед башней, в которой пажу пентаклей
предлагают свободу.
пока вяжу невесомое кружево из деталей,
рассыпаюсь зароками от таро, где мечам намечает дорогу посох.
только август не сбудется без дорог. даже Климт без оправы выходит Босхом
в этот дымчатый август, когда молчат на звезду трубадуры и свинопасы,
а луна, выпадая, зовёт волчат, чтобы выглядеть сказочно и опасно.
постаревший отшельник считает сны и наутро преследует по пятам их.
а мечи не решили, кого казнить, если умер от ревности паж пентаклей.
в заповедное время холодных рос, что щедро на фантомы, на правду скупо,
улыбаясь в окно, поднимает тост королева наполненных кровью кубков.
Пока есть море
Пока есть море, волнуют его русалки, плетут на русалок сети.
Заходят гораздо дальше, чем надо, под рваными парусами мои соседи.
Идёт охота, плывёт охота, беснуется синее море и бьют хвостами
Дельфины, которым осталось не больше года, чтоб выжить и стать китами.
А мне тревожно, я вырос, и вроде бы самое время вставать к штурвалу,
Ловить русалок, подвешивать их на реи, чтоб море не штормовало.
Вздымаются волны, кусают борта, похоже, что пишут эпиграф для хроник ада.
Удача! Удача! Усталым сетям достается та, которую им и надо.
Вода затихает послушно, как только её дорогое дитя у неё отнимут.
По капле отчаянно рвётся морская солёная тонкая пуповина.
Расходятся тучи, над палубой реют проклятья извечно голодных чаек.
Русалке швыряют платье как дань уважения суше, к которой нельзя причалить
С русалкой – по правилам моря. Она же такой нереальной тоской красива.