В прозе?
Не отвечай.
Иди по бесконечному минорному ноябрю,
Чтобы город, поскуливая, жался к твоим следам.
Переводи через улицу/с албанского/по средам
Паранойю, случайно обнаруженную в кармане брюк.
Черно-белый месяц – осени третий сын –
Ноябрь противоестественно лиричен и так же слеп.
Вот октябрь, тот выпендривался, заставляя тебя взрослеть,
Наслаждаться предденрожденным синдромом, доводить часы.
А ноябрь инфантилен, он принимает чужие понты –
Как должное, как чаевые за беглый страх,
Когда каждый мыльный пузырь обещает страйк,
Вылетая на бешеной скорости из темноты.
Слушай,
Сумасшедшая девочка, ну, зачем тебе очень_осень,
Требующая политического убежища в дневниках?
Ты пожимаешь плечами:
– Просто мне без нее никак.
Вовсе.
После первой
После первой [строки] не закусывают. Дыши глубже.
Чтобы эхо дрожало и жалило под самые жабры.
Со стихами женщине всегда так. Сначала глушишь,
Пытаешься трансформировать в какие-то иные жанры,
Выкручиваешься, сопротивляешься, называешь чушью.
Но ведь все равно просятся. Лезут, лезут, лезут.
И вдруг осознаешь, что они просто спали. Чутко.
Дожидаясь момента, когда будут не/бес/полезны.
Слово за слово – Гек догоняет Чука.
Слово за слово – падают доминошки,
Форсируя свой [откровенно расPRенный] принцип.
Даешь им вольную/индульгенцию/своевременную подножку,
Пьянеешь от нахлынувшей откровенности, начинаешь храбриться.
Видимо, все дело в том, что Она, Та Самая,
Муза, шлюха, единственная, родная, паскуда,
Аккуратно вскрывающая мозг, изменяющая расписание
Скорых [03], летящих на красный из ниоткуда…
Дело в том, что Она поневоле сбылась и пишется,
Не спрашивая разрешения у выцветших фото,
Пока мир вне пределов тетради куда-то движется,
Пока идут мульты по ТВ, а сантехники – на работу,
Пока циники распинаются про критический возраст счастья,
Демонстрируя публике фригидность своих полемик.
Сука!
К тебе постоянно хочется возвращаться,
Класть голову на колени,
Как на плаху,
Поскольку это единственный дозволенный мне обряд.
И пошло оно все трижды на хуй!
Рукописи не горят.
Бескомпромиссное
Не волнуйтесь, друг мой, я обязательно выживу.
У меня просто не останется другого выбора.
Через двадцать минут последний автобус до Выборга.
А вообще-то давно зовут переулки Вышнего,
Дворики, зачарованные зимними вишнями,
Ситцевые бельма на окнах, которых не выплакать,
Бесноватые двери [c ними не знакомы вы пока],
Между тем, они могут в порыве махнуть лишнего.
Не судите, друг мой, кто-то же должен их выслушать
[Без какой-либо явной или потаенной выгоды],
Подобрать ключи, сделать своевременные выводы,
Обвести следы перед ними, на память высушить,
Положить в гербарий с обложкой рыжее рыжего
[Каждая четвертая страница в котором вырвана].
Ты тряхнешь головой, из своей мою руку выронишь,
Невзначай заметив, что я хорошо пострижена.
Единственная, сбывшаяся, скоропостижная,
Растранжиренная по зеркалам, витринам, вывескам.
Я хочу на волю. Чтобы ветер искал – не выискал.
Отпусти меня хотя бы в это четверостишие.
Несвоевременность
Несвоевременность. Драма для тех, кто не. Тяга – осиновый колышек вбить в строку. Как бы там ни было, я еще на коне, слишком легко остановленном на скаку после случайного ряда горящих изб.
[Жаль, что подобная практика не свежа. Женщинам – в принципе – нужен изящный риск – как доверять дневнику или есть с ножа.]
Время лечило, латало, цедило яд. Невозмутимо взымало за все сполна. Я научилась желания строить в ряд, классифицировать, взвешивать, исполнять. Главная фея по разовым чудесам. [Чур меня, Господи, снова играть надрыв!] Ты измерял ее в паниках и часах. Реже – в бессонницах. После делил на три. Не задаваясь мотивом и иже с ним, ставил диагноз, спокойно давал рецепт.
Хочешь вернуть меня? Впрочем, давай, верни, но – для начала – хотя бы смести прицел. В русской рулетке отныне дежурный гид. Вставь в барабан одиночество и вращай. Несвоевременность – повод вернуть долги, вызвать раскаянье – запросто, как врача. Были бы ссадины – будет кому лечить.
[В нужный момент, как назло, не хватает рифм.]
Я попытаюсь не взять у тебя ключи. Ты мои тоже, пожалуйста, не бери.
Эссе
Умножая звезды на фонари,
Он, увы, не ведает, что творит,
Мой смешной придуманный фаворит –
Малышня.
Он играет в шашки на интерес.
Но когда над точкой взойдет тире [!],
Мне придется имя его стереть –
Усложнять
Ни к чему –
Я новое напишу.
Королева-мать и придворный-шут,
Докурив субботнюю анашу,
Лягут спать –
Вопреки традициям – неглиже.
Распустив иллюзии по ЖЖ,
Посчитав барашков/слонов/пажей/
Прочий спам.
Ну, а я [инфанта] допью глясе,
Наконец закончу свое эссе
Про глубокий вдох, про случайный секс –
Ч.т.д.
Улыбнусь, исполнюсь [простой каприз –
Козырная дамка как суперприз],
Отменю спектакли и сентябри
Черте где.
День вчерашний кончится невзначай.
Но себя как воздух не назначай,
Если ты бессонницей был зачат
И крещен.
Мой экспромт без тени черновика.
Значит, небу можно не намекать.
Разбежались клетки. Пуста доска…
Нет. Еще!
Возвращаться
Практически в любом провинциальном городе есть памятник Ленину,
Улица Молодежная, липовая аллея,
Доска объявлений, где уже лет десять не клеили
Девочек, которыми однажды переболели
Не полностью [с осложнениями на сердце и печень],
Таких, как я.
Нихуя,
Мой город особенный. Крыть здесь нечем.
Город детства и растущих из вечности колоколен.
Город странных, в себя загоняющих, тупиков.
Он зовет(?), тянет(?) [почему-то сомневаюсь в глаголе].
Строкой
Я возвращаюсь в осень. Расставив лапищи,
Меня встречает прошлое, наливает портвейн.
Настало время посетить мое маленькое кладбище,
Где могилы идут порожние –
За портретом портрет –
Эшелоном – любимые, единственные, хорошие –
Ноябрьские мальчики.
Охуенные.
Военнопленные.
Военно-не-обязанные умирать,
Вскрывая рельсы, истекая чернилами в углубления,
Остающиеся от острого паркеровского пера
На совести, чистой до умиления.
Наверное, просто пришла пора
Поговорить с Лениным,
Все таким же гранитным, понимающим и родным.