Достав и развернув ее, я сразу же пожалел, что сделал это: на чистой, но немного пожелтевшей от времени светлой льняной ткани темно-красными пятнами выделялись следы крови. Ее было не так много, чтобы можно было начать подозревать что-то серьезное, но я тут же вспомнил, что находил кровь на одежде Аркаши и раньше: при расспросах он обычно объяснял ее чем-нибудь рядовым, но сейчас, в свете всей этой темы с тем странным убийством, эта находка выглядела… весьма зловеще.
Я поднял взгляд на мирно спящего удмурта.
Неужели все подозрения правдивы?..
Да нет же, не может быть…
Может, он сам просто поранился, и это его кровь?.. Да-да, вероятнее всего так и было…
Вот только Аркаша весь прошлый вечер выглядел абсолютно нормально, и никаких ран на нем замечено не было.
Да что же это такое, в самом деле?!
Мне до боли хотелось верить в его непричастность к этому кровавому делу, но эти пятна на его одежде уже не оставляли повода для сомнений - Ижевск определенно был в этом замешан.
Поспешив свернуть вещь как было и убрать ее на место, я быстро покинул комнату начавшего ворочаться и говорить во сне Аркаши. Конечно, лучше было бы остаться с ним и успокоить его, как я делал уже не раз, но в тот момент мне, к сожалению, было слишком не по себе, чтобы вспомнить об этом…
Да даже если он и виноват! Я не сдам его! Я сделаю все, чтобы защитить и его честь, и свою, потому что…
Потому что я, черт возьми, люблю его.
Даже таким странным и, возможно, на самом деле виновным в этом злосчастном убийстве.
В ту ночь у меня так и не получилось заснуть: в голову то и дело лезли всякие мысли, отмахнуться от которых было очень-очень непросто.
11 мая 1892 года. Окраина г. Вятки.
— Полученные вчера сведения сильно разнятся по их содержанию. Иными словами, кто-то что-то где-то слышал, кто-то где-то что-то рассказал, и пошло-поехало… — Уже утром, собираясь на дальнейшее расследование в город, говорил Ярославль. — Сам знаешь, люди любят додумывать и преувеличивать. Докопаться до правды будет трудно, но я не виню их. У страха глаза велики, как говорят среди них. Ты, кстати, не спал ночь? Я слышал, ты ворочался долго, да и сейчас неважно выглядишь…
— Да вот, думал обо всей этой ситуации. Может, кто-то просто Ижевска подставить хочет, не кажется тебе так?
— Может быть. Это одна из версий, но, к сожалению, факты пока что говорят о другом. Не отчаивайся, я как раз здесь, чтобы во всем разобраться. — Брат посмотрел на меня. — Если ты так волнуешься за Ижевска, может, поедешь в Петербург и сам замолвишь за него слово? К прямому голосу с места должны прислушаться… Только вот…
— Как обычно, есть какие-то нюансы, да? У вас там везде так…
— Не то что бы нюансы… Проблема в том, что ты имеешь определенный интерес в деле, и тебе сложно увидеть ситуацию со всех сторон. Ну признай. Но уж если серьезно печешься за своего во… — Ярослав вовремя осекся. — Удмурта, удмурта… В общем, возможно, оно того и стоит. Подумай.
Едва брат нагнулся, чтобы надеть туфли, на веранде показался немного сонный Ижевск.
— Кирь, я услышал, что вы здесь, и… — Вероятно, он хотел сказать что-то еще, но вид собиравшегося Ярослава сбил его с мыслей. — О, Вы уже уходите?..
— Да, Ярославу надо по делам в город, вернется ближе к вечеру. — Довольно мрачно произнес я, понимая, чем именно будет заниматься там брат. — О, слушай… Я как раз хотел с тобой поговорить. Есть одно серьезное дело…
Ночные раздумья не прошли даром, да и предложение Ярославля о поездке в Петербург и непосредственной защите Ижевска перед Императором показалось мне довольно интересным.
Я решил рассказать Аркаше все.
— Ну, не буду вам мешать. Думаю, разговор будет довольно сложным. — Поднявшись, брат улыбнулся и, закончив собираться, покинул веранду и, поймав извозчика, направился в город.
Проводив его глазами, я перевел взгляд на своего рыжика. Тот смотрел на меня изучающе, неуверенно и даже как-то немного оценивающе. В прочем, неуверенность он всеми силами пытался скрыть, но за много лет совместной жизни я уже научился различать по глазам почти все его настоящие чувства.
— Ты снова беспокойно спал? — Я подошел к Ижевску поближе и осторожно обнял его за плечи. — У тебя даже синяки под глазами… Я слышал, как ты ночью опять кого-то звал. Снова мама не дает покоя, да?..
— Ага. — Аркаша, прижавшись ко мне, уткнулся мне в шею. — Ты знаешь, она будто что-то просит, а, если я не сделаю, то угрожает мне чем-то… Я не помню, чем, потому что просыпаюсь…
Я погладил его по волосам.
Конечно, я все знал. Когда-то давно в детстве, как рассказывал мне сам удмурт, она была с ними — с ним самим и двумя его сестрами, Сыктывкар и Кудымкар. Его тогда тоже звали похоже — Ижкар. И было все вроде бы относительно хорошо, лишь иногда мальчик чувствовал слегка предвзятое отношение к себе, будто был негласно виноват в чем-то с самого рождения…
А еще он говорил, что несколько раз тайком видел жертвоприношения, совершаемые матерью — может, и нынешняя ситуация была, в каком-то смысле, отголосками его детской проблемы?..
Однажды их мать исчезла. Просто взяла — и, уйдя однажды куда-то, так и не вернулась.
Говорят, она была олицетворением чуди и слыла одной из сильнейших шаманок старого мира, но, когда к ее дому начали приближаться русские, погребла себя заживо где-то в под склонами Уральского хребта, так как не собиралась отказываться от своей веры.[6]
В действительности же, кто знает, может, она все еще жива в нашем мире?
А, может, все-таки ушла в какой-то иной?..
Примерно с того времени к Аркаше и стали иногда приходить кошмары и постепенно начали появляться странности в его поведении.
Вообще, изначально он вел себя очень похоже на его мать — как только я обосновался на его земле, он принял меня очень недружелюбно: большей частью избегал меня, но, если мы оказывались в опасной близости друг от друга, то и защищал оставшуюся свою территорию, давал мне отпор, как мог.
Постепенно наши отношения изменились: маленький удмурт перестал бояться меня и даже со временем принял как своего нового соседа. А потом я и вовсе стал замечать, что он старается влиться в русскую культуру, хочет стать полезным, уважаемым, значимым человеком… Вот только что бы он ни делал, очень часто он слышал в свой адрес обидное и даже пренебрежительное «вотяк», и это загоняло его обратно в себя, не давало открываться миру и развиваться.
Я был первым, кто перестал называть его так.
Честно сказать, сначала я и сам долгое время не понимал его: он был инородцем со своими, отличными от русских, обычаями, традициями, верованиями. Олицетворению, как и человеку, свойственно восприятие мира только со своей стороны, ему очень сложно научиться видеть реальность другими глазами — и потому целые народы и не понимают друг друга, даже живя бок о бок.
Не свое, иное — значит дикое, темное. Так думал я сначала, и за это мне стыдно перед Ижевском до сих пор, ведь после того, как мы начали жить вместе и постепенно сблизились, я стал гораздо лучше понимать его. В конце концов, я понял и принял тот факт, что он, если закрыть глаза на небольшие расхождения, на самом деле такое же олицетворение, как и я: со своими мечтами, страхами, слабостями и сильными сторонами.
И я полюбил его таким.
— Не волнуйся, я с тобой. — Вновь проведя по его рыжим прядям рукой, я спустился ею ему на плечи. — Хочешь, следующей ночью будем спать вместе? Ну-у, или не спать… — Я растянул губы в хитрой улыбке.
— Может бы-ыть. — Также хитро протянул в ответ Аркаша. — С тобой уютнее, и я ничего не боюсь… Кирь, а ты, вроде бы, хотел о чем-то поговорить?
— А, да… Но тебе это может и не понравиться.
— Говори как есть.
— Хорошо.
Помолчав с минуту, я собрался с силами и, сделав глубокий вдох, начал.
— На тебя хотят повесить человеческие жертвоприношения. — Ижевск поднял на мня взгляд. — Все из-за недавнего убийства. Оно было необычным. Там… У жертвы вырезаны некоторые органы… Дело дошло до правящих верхов, и оттуда прислали Ярослава для расследования. Все очень серьезно.