— И Марк Ренсом погиб в конце концов из-за того, что не смог превратить Марию Карелли в Лауру Чейз. — Он снова помолчал, давая возможность слушателям освоить его мысль. — В этом больше истины, чем в том, что нам рассказал Джордж Бэс. — Пэйджит кивнул в сторону Марни Шарп: — Мисс Шарп вызвала доктора Бэса, чтобы он засвидетельствовал импотенцию Ренсома. Но то, что он сообщил нам о погибшем, зная его очень близко, очень хорошо согласуется с характером человека, с которым судьба свела Марию Карелли.
— Человека, — повторил Пэйджит, — о котором рассказала нам Марси Линтон. Насильника. Человека, одержимого Лаурой Чейз. Человека, который получал удовольствие, избивая женщин. Человека, который считал Марси Линтон виновницей своей возможной импотенции. Человека, который решил проверить свою сексуальную потенцию. Человека, который, вооружившись кассетой Лауры Чейз, искал жертву, чтобы, унижая ее и используя свой фетиш, снова сделаться тем «мужчиной», каким был раньше. Человека, который во время попытки надругательства над Марией Карелли, сделался сексуальным психопатом. — Помолчав, Пэйджит добавил: — Бочкой с порохом в ожидании искры.
Кэролайн Мастерс переменила позу. Пэйджит понял, что пора вернуться к Марии Карелли.
— Но этот человек, — спокойно произнес он, — встретил не ту женщину. Или, наверное, правильней сказать, ту. И единственный вопрос — действовала ли Мария Карелли в необходимых пределах самообороны. Мисс Шарп говорит, что мисс Карелли нельзя верить. Мы можем обсуждать косвенные улики. Мы можем развивать самые разные теории, но правду знает только мисс Карелли. Давайте же рассмотрим суть того, что она говорит.
— Мисс Карелли говорит, — продолжал адвокат, — что Марк Ренсом бил ее. Это подтверждают синяки. Мисс Карелли говорит, что Марк Ренсом пытался изнасиловать ее. У нас есть и Марси Линтон, и доктор Бэс, которые могут подтвердить возможность этого. Это все мы знаем. Мисс Карелли говорит, что в самый мучительный момент оскорблений и издевательств она застрелила Марка Ренсома, боясь за себя. — Пэйджит выпрямился. — Мисс Шарп скажет, что в подтверждение этого мы можем сослаться только на слова мисс Карелли. Но кто из нас может лучше судить об этом?
— Можем ли мы, — повысил он голос, — находясь здесь, в этой комнате, решить, что лучше понимаем момент, когда она стреляла в него? Не можем. Тот момент мисс Карелли встретила одна. И вот она перед нами, заявляет о том, что защищала себя. Мисс Шарп говорит, что мисс Карелли нельзя верить. Но то, чему можно безусловно верить из всего сказанного мисс Карелли, что является истинной сутью дела: Марк Ренсом — осквернитель женщин. Из-за того, что Мария Карелли встретила его, ее жизнь изменилась навсегда. Но из-за того, что Марк Ренсом встретил ее, жизнь ее стала той последней жизнью, которую он смог изменить навсегда.
Пэйджит смолк, посмотрел на судью:
— Я не могу рассматривать это в целом как трагедию. Если, конечно, исключить из рассмотрения мисс Карелли. Я не считаю также, Ваша Честь, что суд может рассматривать это как преступление.
Кэролайн Мастерс взглянула на него с сомнением.
— Закон, — сказала она, — определяет, что является, а что не является преступлением. У нас суд закона, а не место, где можно давать волю чувствам. Вашим, моим или чьим бы то ни было.
— Согласен, Ваша Честь. Но это должен быть и суд справедливости. — Пэйджит задумался на мгновение, закон был против него, и с этим нельзя было не считаться. — В начале слушаний вы сказали, что не следует пугаться решения о проведении дополнительного расследования. Я согласился с вами. Теперь я должен согласиться с тем, что, исходя из буквы закона, суд может вынести решение не в пользу Марии Карелли, и я ничего не могу сделать.
Пэйджит поднял голову:
— Но это было бы несправедливо. Было бы несправедливым решение о продолжении процесса по делу Марии Карелли. У нас не тот случай, когда обвинение имеет что-то неопровержимое против обвиняемой. У него нет улик. Но оно полагается на закон, по которому судья может принять решение о продолжении расследования, довести тем самым дело до суда. А потом, в условиях суда присяжных, оно надеется добиться обвинительного приговора, справедливость которого ничем не может обосновать.
Кэролайн Мастерс оставалась невозмутимой; как же затронуть ее душу, подумал Пэйджит, не задевая ее судейской гордости?
— В суде должно руководствоваться законом, — заявил он. — Но нельзя придерживаться лишь буквы закона. Закон — не аптечный рецепт, а выражение справедливости и морали. Справедливое решение по этому делу на основании этих данных, моральное решение — освободить Марию Карелли от всяких обвинений. Все говорит в пользу того, что Марк Ренсом был именно таким, каким она его описала. — Пэйджит сделал последнюю паузу и закончил, медленно и отчетливо выговаривая слова: — Как ни ужасно то, что произошло в номере отеля, Марк Ренсом сам приговорил себя. Суд не вынес бы более справедливого приговора.
Пэйджит сел.
Следующие несколько минут остались в его памяти обрывками впечатлений: стук молотка судьи Мастерс, смягчившееся выражение лица Карло, слова благодарности, которые бормотала Мария, Кэролайн, покидающая судейский стол под какофонию звуков, в которую вылилось долго сдерживаемое напряжение публики.
Все это казалось нереальным, сомнению не подлежало лишь одно: он верил в то, что говорил. Пока было достаточно и этого. К действительности его вернула Терри, коснувшись его руки.
— Вам уже можно идти.
Он обернулся к ней. Какое-то мгновение всматривался в ее лицо, как будто надеялся найти что-то еще, кроме веры.
— Куда? — спросил он.
6
С некоторых пор Кристофер Пэйджит стал вспоминать Андреа, свою бывшую жену.
В сумятице зала суда его вопрос, обращенный к Терри, утонул в хаосе звуков. Они и двух слов не успели сказать друг другу, как были окружены журналистами. Пэйджиту ничего не оставалось делать, как только вместе с Марией, Терри и Карло проталкиваться к выходу, увлекая за собой толпу репортеров. Встретивший их у входа во Дворец правосудия Джонни Мур сказал, что забирает Карло в школу, Терри исчезла вместе с ними. Репортеры со всех сторон забрасывали их вопросами.
Ему показалось, что было бы лучше, если бы Карло остался с ним, и в то же время он боялся, что между ними может начаться разговор, неуместный здесь, поэтому в глубине души он был даже немного рад, что Джонни увел отсюда Карло. Мальчик исчез в толчее, а Пэйджит и Мария остались наедине с нацеленными на них камерами.
Мария выглядела необычайно подавленной. Пэйджит запомнил из всего сказанного ею только то, что она очень благодарна ему за все сделанное им для нее и что все остальное теперь в руках судьи Мастерс. Она не убеждала в собственной невиновности и даже не просила, чтобы к ней отнеслись с пониманием. Потом, бросив на него последний взгляд, исчезла в лимузине, оставив адвоката наедине с репортерами.
Он почти ничего не сказал; ему хотелось бы, заверил он, чтобы его последний довод остался у них в памяти. Но не добавил при этом, что смутно помнит, о чем говорил на процессе. Вместо лиц он видел пятна.
Как доехал домой, он не помнил.
Дом был пустынен, как помещение, подготовленное для музея, музея той жизни, которая когда-то кипела здесь. Поднявшись по лестнице в свою спальню, он остановился и, как завороженный, смотрел на кровать под балдахином.
Ее выбрала Андреа. Кровать не нравилась ему, но когда Андреа, так и не привыкнув к ребенку, уехала в Париж, оставив Пэйджита и Карло в трехэтажном доме, кровать осталась с ними. Тогда у него было чувство, похожее на изумление: ему надо было многое обдумать, хватало хлопот с мальчиком — до кровати ли было? Так она и стояла в спальне. У Пэйджита появилось ощущение: убирать ее — все равно что ворошить прошлое, с его болью и разочарованием; ни одна женщина за это время не появлялась в его жизни на такой срок, чтобы узнать о присутствии в ней Андреа или оставить след самой. Кровать была не просто предметом мебели, она была экспонатом, свидетелем прошлого.