Она опять обернулась к дочери. Елена снова пересаживала кукол, теперь они сидели за кухонным столом. Ребенок — между родителями.
— Тебе нравится так играть?
— Да. — Девочка оторвалась от игры, посмотрела на свою пластмассовую семью и подняла глаза на мать. — Почему ты так относишься к папе?
Голос дочери был вопросительно-обличающим, но в то же время в нем была такая сверхъестественная уверенность, что Терри подумала: так говорят правду, в которой не сомневаются.
На мгновение она потеряла дар речи.
Сохраняй нейтральный тон, велела она себе, не показывай виду, что защищаешься или раздражена. Пусть это прозвучит так, будто не знаешь, в чем дело.
— А как я отношусь к папе?
Елена ответила не сразу. Но в голосе ее по-прежнему звучала уверенность:
— Папа плачет, ты же знаешь.
— Ты видела?
Девочка помотала головой:
— Нет. Он не плачет, когда я рядом. Он плачет, когда остается один, после того, как ты обидишь его.
Терри почувствовала, что тело ее окаменело. Изо всех сил стараясь говорить спокойно, она спросила:
— Тогда как ты узнала?
— Потому что он сказал мне, — не без гордости ответила Елена. — Когда мы одни и он укладывает меня спать, мы говорим друг другу, какое у кого настроение.
Терри поняла, откуда эти интонации в голосе дочки: ненатуральная мудрость ребенка, польщенного мнимым доверием интригана-взрослого. Ее пронзило гневом, как электротоком. Она выпалила не задумываясь:
— Папа не должен говорить тебе такие вещи.
— Нет, должен. — Елена снова, почти сердито, помотала головой. — Папа говорит, что я достаточно взрослая, чтобы знать обо всем этом.
Терри поняла, что вела себя глупо. Это не может — и не должно — обсуждаться с Еленой, взрослые, если у них достаточно такта, должны говорить об этом только между собой, исключительно между собой — дети должны оставаться детьми.
Ей захотелось немедленно поговорить с Ричи. Но этого не стоило делать, поняла она: если они уйдут сейчас, когда разговор еще свеж в памяти дочери, та без труда поймет связь между причиной и следствием.
— Можно мне с тобой поиграть?
Настроение малышки сразу же изменилось.
— О'кей, — сказала она и улыбнулась своей мамочке. Терри и пришла на этот пляж, чтобы поиграть с ребенком. И они играли, говорили обо всем и не о чем, пока бриз не сделался слишком холодным.
Когда они ехали домой, Терри слушала Елену рассеянно. Ее душа была холодна, как этот налетевший на побережье ветер.
Ричи был в кухне. Увидев дочку, наклонился к ней, его лицо озарилось ослепительной улыбкой, и он почти пропел:
— Как дела, моя хорошая?
Может быть, это из-за ее настроения, подумала Терри, но у нее от этого голоса мурашки поползли по коже.
— Ты не могла бы убрать свои игрушки? — попросила она Елену.
И смотрела вслед девочке, уходившей по коридору. Последнее время в ней необычайно развился дух общения, подумала Терри. Вдруг ей пришла в голову мысль, что подсознательно Елена старается сохранить счастье своих родителей.
— Как ваш день прошел? — спросил Ричи. — Слушания нормально идут?
— Чудесно. — Голос Терри был холоден. — А твой? Или провел его в слезах?
Ричи опешил, потом вымучил удивленную полуулыбку. Однако от его взгляда у Терри мороз пошел по коже.
— Самое забавное, — спокойно заметила она, — то, что ты никогда не плачешь. Иногда мне кажется, что было бы лучше, если бы ты плакал. Но самое глубокое чувство, на которое ты способен, — это жалость к самому себе, и то ты стараешься сыграть на нем. Естественно, Елена об этом даже не догадывается.
Заходящее солнце заглянуло к ним в комнату. Наступали сумерки: Терри чувствовала, что их обступает темнота. Ричи молча смотрел на нее. Потом нарушил молчание:
— Не надо оскорблять меня. Люди по-разному выражают свои эмоции, ты же понимаешь.
— Что ты говорил Елене?
Ричи скрестил руки на груди, Терри уловила едва заметную довольную усмешку, промелькнувшую в его глазах.
— Лени — умная девочка, Тер. Не всегда можно скрыть от нее правду.
Есть что-то ужасное в том, подумала Терри, как он приобщает пятилетнего ребенка к своим взглядам на жизнь.
— Елена — не простое продолжение тебя, Ричи. Это — личность.
Ричи улыбнулся понимающей улыбкой:
— Я понял тебя. Ты всегда завидовала тому, что Лени так похожа на меня, а теперь ты уже начинаешь порицать меня за это. Хорошо, извини меня, Тер, но что есть, то есть.
Терри пристально смотрела на него.
— Что ты ей говорил? — повторила она.
По его взгляду она поняла, что он лихорадочно размышляет: что можно сказать, а о чем надо умолчать, какой вид следует всему этому придать.
— Я всего лишь родитель, — невозмутимо произнес он. — Я хочу, чтобы Лени знала, в чем разница между настоящей любовью и показной, фальшивой.
— О, и что же это такое, настоящая любовь? Я не уверена, что разбираюсь в этом.
— Тогда давай объясню. — Помолчав, Ричи заговорил с показным смирением: — Настоящая любовь — это когда люди создают семью и стараются ее сохранить даже в самые трудные времена. В отличие от того, что у тебя с Кристофером Пэйджитом, — слепое увлечение, форма без содержания.
В ровном голосе зазвучали язвительные нотки:
— Мне жаль тебя, Тер. Если ты не сможешь разобраться в себе, будешь бросаться от одного увлечения к другому, никогда не будет такого счастья, какое было бы, прими ты меня таким, каков я есть.
— По крайней мере, ты будешь свободен от той, что недостойна тебя. — Терри подумала, что сейчас не до сарказма, и сменила тон. — Ты не понимаешь? Меня никогда не заботило, станешь ли ты величайшим предпринимателем в мире. Это только ты об этом мечтаешь. Я просто хотела нормальной жизни.
Он покачал головой:
— Ты изменилась, как только стала юристом. Ты вдруг испугалась, что мои успехи будут значительнее твоих, что ты будешь выглядеть слишком незначительной на моем фоне. — Он развел руками. — Ничто тебя не устраивало. То ты хотела, чтобы я занимался Еленой, а теперь ты недовольна. Тебе никогда не угодишь.
— Всегда было, как ты хотел, Ричи, — спокойно произнесла Терри. — Но сейчас я не уступлю. И в том, что касается Елены, — тоже.
Ричи положил ладони на кухонную стойку.
— Лени не похожа на тебя, и никогда она не будет смотреть на меня твоими глазами. У нее, как и у меня, богатое художественное воображение. Мы общаемся с ней на том уровне, который тебе недоступен. — В его голосе появились значительные интонации. — Вот так, Терри. Поднимись над своей завистью, и ты увидишь, какой я хороший отец для нашей дочери.
Терри не нашлась что ответить. Все, что оставалось делать, — это смириться с реальностью: с его величайшей самоуверенностью, с его неисправимой склонностью к самообману. Он всегда будет смотреть на Елену как на средство для достижения своих целей. И, если нужно, будет использовать ее для воздействия на мать, сделает это без колебаний, будучи уверен, что это нужно именно Елене. Терри подумала, что это самое страшное в его сознании. В нем была не простая расчетливость — в силу каких-то необъяснимых причин он верил в то, что говорил.
— Я ухожу от тебя, — сказала Терри.
Ричи буквально остолбенел. Они стояли и смотрели друг на друга, две неподвижные фигуры в полумраке. Они молчали так, будто у них перехватило дыхание.
— Ты не сможешь этого сделать. — Ричи старался говорить спокойно. — Без адвоката это не получится. Я буду просить отсрочки, а там посмотрим, что из этого выйдет.
Какое-то время потребовалось Терри на то, чтобы осознать уже сказанное ею, еще немного времени — чтобы обдумать свои дальнейшие слова.
— Твоя проблема не для адвоката, Ричи. Моя тоже.
У Ричи был обиженный вид.
— Что же мешает нам все уладить?
Его голос сделался вдруг жалобным. Ей стало грустно и горько, что пришлось все это сказать. Но она должна была сказать это теперь.
— Другие люди существуют для тебя постольку, поскольку они связаны с тобой, Ричи, — тихо проговорила она. — И я ничего не могу с этим сделать, я не хочу бороться с этим.