— И мы подошли к маленькому сюрпризу Шарп, касающемуся царапин на заду Ренсома. — Лицо Пэйджит совершенно ничего не выражало, и Терри сделала вывод, что достигнуто это лишь благодаря определенным усилиям. — Как предполагает Шелтон, царапины были нанесены не ранее чем через полчаса после смерти Ренсома. Если это принять, открываются два обстоятельства: иная раскладка времени и заметное изменение картины преступления, его более хладнокровный характер, выразившийся и в нанесении повреждений трупу. Таким образом, они получают завершенную картину преступления.
Терри почувствовала, что ее представления о свершившемся неотвратимо искажаются и расплываются. Накануне, слушая Мелиссу Раппапорт, она была уверена, что ей открылась правда. Но в номере, где погиб Ренсом, правда воспринималась уже как калейдоскоп обстоятельств: картина произошедшего непрерывно менялась, и это ее ощущение как будто бы создавал сам Пэйджит. Все вместе и вдобавок жутковатый неуют комнаты совершенно лишили ее душевного равновесия.
— По версии Шарп, — говорил Пэйджит, — получается, что Ренсом погиб не так, как об этом рассказывает Мария, и не при попытке изнасилования.
Он остановил взгляд на кровавом пятне.
— После убийства Мария опустила шторы и более получаса занималась телом Ренсома и собой. Приспустила на нем брюки, расцарапала его, расцарапала себя. Сделав все, что могла, позвонила по 911 и лгала до тех пор, пока совершенно не запуталась. После чего, — тихо закончил он, — позвонила мне.
Последнее звучало так, будто он говорил с чужих слов. Желая смягчить впечатление, Терри сказала:
— Ренсом бил ее.
— Ну, что-то действительно происходило в этой комнате. Но совсем не то, о чем рассказывает Мария. По крайней мере, именно к такой мысли склоняется Шелтон.
Подумав, Мур спросил:
— А насколько Лиз Шелтон уверена в этом?
— Шарп настойчиво подталкивает ее к такому выводу, но, как мне кажется, настолько успешно, насколько Шелтон сама это допускает. — Пэйджит пожал плечами. — Самое большее, на что, как мне кажется, я могу рассчитывать: она не совсем уверена.
Последняя фраза снова покоробила Терри: это прозвучало как прагматическое суждение законника, а не заинтересованные размышления друга или человека любящего.
Они помолчали.
— Назови мне мотив, — сказал наконец Мур.
— У Шарп его нет, — ответил Пэйджит. — У нее есть ответ на вопрос «как», но она не может понять «почему».
Он смотрел в окно, подперев рукой подбородок. Потом спросил Мура:
— Увидел то, что нужно было?
— Достаточно насмотрелся. — Мур окинул комнату пристальным взглядом, потом заглянул в ящики столов и сказал: — Пошли.
Выйдя из номера в коридор, они остановились осмотреться. Впрочем, смотреть было не на что: несколько дверей, дымовая пожарная сигнализация, щель для почты на двери ренсомовского номера. Ничего, что могло бы прояснить дело, подумала Терри.
Она помедлила в нерешительности, боясь, что ее услышит ожидавший их полисмен.
— Чем объясняет Шарп, — обратилась она к Пэйджиту, — что Мария оказалась в коридоре перед тем, как позвонить по 911?
— Ничем не объясняет. Для нее это пока лишь противоречия в показаниях. Но не сомневаюсь, что она продолжит расследование. — Пэйджит кивком головы указал на почтовую щель. — Наверное, представляет, как Мария в эти полчаса после убийства царапала послания на заднице Ренсома и разослала потом всем своим друзьям.
Мур бросил на Пэйджита лукавый взгляд; неожиданно Терри поняла, что Пэйджит вовсе не был спокоен.
— Кстати, — вспомнил Пэйджит, — дочь Стайнгардта соизволит поговорить с нами?
— Да, но только за вознаграждение.
— Вознаграждение? Какое вознаграждение? За что?
— Вознаграждение за право проводить исследования, так она это называет. Она хранит отцовские документы.
На лице у Пэйджита появилось неприязненное выражение.
— Наверное, ей опять нужны деньги, — сухо заметил он, — ну а Марии нужно, чтобы следствие продолжалось.
Он обернулся к Муру. Мур пожал плечами.
— Купите ее, — приказал Пэйджит.
5
Карло смотрел на своих родителей — два профиля в свете свечей.
Они сидели в столовой — обед был в стадии между салатом и десертом — на одном конце длинного стола красного дерева. Тускловато горели две белые свечи в латунных подсвечниках, в их свете пурпур персидского ковра казался насыщенней, хрусталь прозрачней, комната меньше и интимнее. Карло, как хотел отец, сел во главе стола, родители — справа и слева от него.
Он украдкой посматривал на них. Разговор явно не клеился. Отец, одетый в белую шелковую рубашку и черные шерстяные слаксы, был необычайно замкнут. Мать казалась подавленной; она мало походила на ту яркую удивительную женщину, которую он видел в воскресенье. И все же она красивая, подумал Карло, просто немного грустная.
— Вы всегда так едите? — обратилась к нему Мария. — При свечах, я имею в виду.
Карло кивнул:
— Когда темно. Это у нас как бы традиция.
— А с чего началось?
— Папа, — Карло повернулся к Пэйджиту, стараясь втянуть его в разговор, — ты такие вещи всегда помнишь.
— Тебе тогда было всего лишь семь. — Пэйджит улыбнулся. — Родители хранят воспоминания, чтобы за детей рассказывать об их детстве. Например, о том, как при неаккуратной езде задним ходом переехали котенка.
— Ты задавил котенка? — спросила Мария.
Отец посмотрел на нее, и Карло увидел, что ему не хочется говорить, как человеку, которого надоедливыми просьбами заставляют покинуть мир собственных уютных мыслей.
— Нет, это сделал кто-то другой. Но день был ужасный. Машина двигалась довольно быстро, а Пушок был, скажем так, неосмотрителен. Я хлопотал над ним, пока Карло не пришел в себя и можно было объяснить, что Пушок вознесся на небеса, оставив телесную оболочку на земле. Ощущение у меня было скверное, я чувствовал себя убийцей.
Карло внутренне содрогнулся. Взглянув на Марию, пристально смотревшую на отца, он увидел, что в ответ на последнюю фразу она прищурила глаза. И вдруг, словно по мгновенному сигналу, у обоих взрослых изменился взгляд: отец как будто просил прощения, мать благосклонно прощала его. Это встревожило мальчика: его отец, образец элегантности и невозмутимости, не походил на себя.
— А что сказал Карло? — мягко поинтересовалась Мария.
— Он попросил рассказать, какие они — небеса, а спустя несколько дней у нас появился Пушок-2.
Мария улыбнулась:
— Наверное, тебе было скучно возиться с этим?
— С чем: с небесами или с котом?
— С небесами. — Она наклонила голову. — Далеко не на все ты любишь тратить время.
— Здесь другой случай. Я все же верю в способность человека к самосовершенствованию и считаю, что можно устроить царство небесное и на земле, для этого нужны сбалансированный бюджет и всеобъемлющая программа оздоровления нации.
Карло молчал. Они казались ему актерами, механически повторяющими слова роли, не воспринимая их ни умом, ни сердцем, но актерами достаточно искусными. А ему хотелось, чтобы можно было представить себе их без этого лицедейства, молодыми, такими, как помощница отца Терри, и любящими друг друга. Он не мог понять их, не мог понять и себя — почему ему так трудно думать о Марии как о матери.
— А ты во что веришь? — легким тоном спросила она его.
Ну конечно, откуда ей знать такие вещи. Наверное, еще и поэтому ему трудно относиться к ней как к матери. Должно быть, родители почти никогда не говорили между собой о нем, вот она и расспрашивает, словно он сын знакомых по работе.
— Ни во что, — категорично заявил он. — Во всю эту чепуху я не верю. Как это могло быть: Мария приходит домой беременная и говорит, что это от Бога, а Иосиф верит.
Что-то мелькнуло в глазах матери. Теперь моя очередь, подумал Карло, он сам почувствовал, что сказал все это не так, как можно и нужно было сказать. Но не знал, чем обидел ее и как исправить положение. И вдруг ему захотелось, чтобы обед поскорее закончился.