Сколько прошло времени, прежде чем он вонзился в нее? Час, больше, меньше… Каждый из них оценил бы это время по-разному. Именно это время.
Устремились вверх ее живот и бедра, как будто в исступлении желая поглотить его, охватив со всех сторон, прильнув всей кожей к его коже. Потом их движения обрели согласованную уверенность и ритм; наделяя друг друга нежной сладостью, они не произносили ни звука; вдруг движения стали быстрей, мощней, обретая характер почти отчаянный — наконец их рты отыскали друг друга, и тогда она задрожала, и легкий вскрик вырвался из ее горла навстречу его вскрику.
Потом они лежали в полном молчании.
Как будто тела познали нечто, пока неведомое разуму, думал Пэйджит. И оба они стремились сохранить живую память о только что пережитом ощущении. Ни он, ни она ни о чем не спрашивали…
— Ты хотел меня о чем-то спросить? — Это говорила Мария, возвращая его из прошлого.
Он повернулся от плиты.
Мария стояла в дверях, одна, без Карло. Пэйджит понял, что она здесь уже давно, а он, погруженный в свои мысли против обыкновения, не почувствовал ее присутствия. Минуя ее взглядом, он посмотрел в гостиную.
Женщина угадала его мысли. Произнесла ровным голосом:
— Карло ждет на улице, я сказала ему, что зайду попрощаться.
— Остается пожелать, — таким же ровным голосом ответил Пэйджит, — чтобы ты не забывала заезжать поздороваться.
— Он мой сын…
— В кошке больше материнского, чем в тебе, — перебил ее Пэйджит. — Ты лишь выносила ребенка. И мы оба знаем, ради чего ты сделала это.
— Мы оба знаем? — В ее улыбке была горечь. — Мы оба знаем? Сильно сомневаюсь, что ты когда-нибудь узнаешь, поймешь…
Его взгляд был холоден.
— Я многое понял. И о тебе, и о себе.
— И понял смысл своих поступков? Или у тебя всегда были только чистые помыслы?
Он молча смотрел на нее.
— Кажется, — в ее голосе звучала затаенная ирония, — нам не хватает семейного адвоката.
Пэйджит продолжал смотреть на нее.
— Я хотел тебя спросить — более спокойным тоном сказал он, — почему ты здесь?
— Я тебе уже говорила — собираюсь взять интервью.
— Ты могла бы просто приехать и уехать. Как уже делала неоднократно.
— Я хотела увидеть его. — Мария едва заметно и как-то беспомощно пожала плечами, это было так непохоже на нее, что Пэйджит пришел в замешательство. — Это было необходимо. У меня на то свои причины.
— А каково ему?
— А что, — спокойно спросила она, — неужели Карло действительно переживает из-за того, что я мало забочусь о нем?
— Почему именно сейчас? — Он сунул руки в карманы. — Могла бы позвонить. Я бы подготовил его. И не стал бы тебе препятствовать.
— Считай это минутной слабостью, Крис, и поверь, хорошего во всем этом больше, чем плохого. — Она слабо улыбнулась. — У нас уже бывало подобное.
Пэйджит опять смотрел мимо нее.
— Он хороший мальчик, — проговорил он наконец. — Вполне нормальный. Думаю, ему счастливо живется, в основном.
— Вижу, — помолчав, сказала она с чувством. — Это все, что мне необходимо было увидеть.
Пэйджит кивнул:
— Ну вот, теперь увидела.
Женщина повернулась и пошла. В дверях остановилась, снова обернулась к нему:
— Ты хорошо выглядишь, Крис.
— И ты.
Мария снова улыбнулась, словно какой-то своей тайной мысли, и ушла. Пэйджит задумался и вдруг понял: она твердо решила, что это их последняя встреча…
И вот теперь, день спустя, она позвонила.
— Если я нужна, — тронула его за рукав Терри Перальта, — могу позвонить соседке, узнать, не заберет ли кто-нибудь Елену.
Они были в лифте, который спускался в гараж. Погруженный в свои воспоминания, Пэйджит не сразу ответил.
— Спасибо, — сказал он наконец. — Но лучше идите домой, у вас ребенок.
Увидев замешательство своей спутницы, понял — она расценила его слова как желание отстранить ее от дела.
— Ей нужен только совет.
— Вы уверены?
— Совершенно. Не подобает вести дело человека, которого знаешь, а она слишком умна, чтобы не понимать этого. И потом, за последние годы я не вел ни одного дела об убийстве.
Терри пристально смотрела на него. Она знает почти все, думал он, но то немногое, что осталось для нее неизвестным, она не узнает никогда.
Дверь лифта открылась. Сказав «до свидания», Пэйджит быстро пошел к машине.
3
Мария ждала в комнате свидетелей на седьмом этаже Дворца правосудия.
Комната была неуютной: пустой стол, белесая стена из шлакоблоков, серый линолеум на полу. Сидевшая за дверью женщина-коп[5] смотрела в стеклянное окошко — следила, чтобы задержанная не покусилась на самоубийство.
Мария повернулась к охраннице спиной.
В монастырской простоте обстановки легче думалось. Он захочет узнать, что произошло. Годы вряд ли изменили его подход к делу — мелочей для него не было.
В ней он не заметит ни отчаяния, ни растерянности, решила она.
Для него очень важно знать, что делала полиция. Надо буквально по минутам вспомнить четыре часа, что прошли с того момента, когда она с телефонной трубкой в руке стояла у тела Ренсома.
— …Что случилось? — спрашивал полицейский.
Она, как зачарованная, слушала его слова, звук его голоса, а перед ее мысленным взором была перематывающаяся лента магнитофона.
— Здесь произошел несчастный случай.
— Какой несчастный случай?
Она помедлила в нерешительности.
— Пистолет выстрелил.
— Кто-то убит?
— Да. — Пятно расплывалось по ковру. — Думаю, он мертв.
Это прозвучало глуповато, а дрожание собственного голоса ее поразило.
— Где вы? — спросил полицейский.
— Отель «Флуд»… — Но память изменила ей. — Номер я не могу вспомнить.
— Кто это?
— Номер снят на имя Марка Ренсома. Номер люкс.
— Кто это? — повторил голос.
— Приезжайте, — сказала она.
Когда в распахнувшуюся дверь вошли двое полицейских и три медика, они увидели ее сидящей перед магнитофоном, закинув ногу на ногу. Неподвижный взгляд устремлен мимо мертвого тела на зашторенное окно.
Медики бросились к трупу. Опрокинули на спину, задрали рубашку с кровавым пятном, щупали его грудь. Их почти неистовая расторопность казалась ей пантомимой, тренировкой врачей «скорой помощи». Наверное, так принято делать всегда, подумала Мария; только она-то знала, как безвозвратно он мертв.
— Случай для коронера[6], — сказал один из медиков.
Другой кивнул. Они перевернули, теперь уже медленно, Ренсома на живот, положили его так, как он лежал раньше. Когда они поднялись и отступили от тела, Мария увидела, что глаза Ренсома все еще открыты. С отвращением и страхом вспомнила, как он смотрел на нее в свой последний миг. И снова почувствовала ненависть к нему.
— Что случилось? — спросил ее полицейский.
Это был огромный детина с мятым лицом, по которому совершенно невозможно было определить его возраст, и выцветшими голубыми глазами, смотревшими с безмерным унынием. Похоже, он узнал ее. Ей вдруг захотелось рассказать ему все, от начала до конца. Но она удержала себя от этого — как и запись ее звонка по 911, все, что она скажет, будет тщательно анализироваться полицейскими, прокурором, журналистами.
— Он хотел изнасиловать меня, — сказала Мария.
Коп смерил ее взглядом с головы до ног, посмотрел на синяк под глазом. Она отметила про себя, что его напарник, невысокий крепыш в очках, с желтыми усами, внимательно смотрит на магнитофон.
— И удалось ему? — поинтересовался первый коп.
— Что?
— Изнасиловать вас?
— Нет. — Она непроизвольно скрестила руки на груди.
— Вам нужен доктор?
— Нет. Пожалуйста, не надо. Меньше всего мне хочется, чтобы ко мне кто-то сейчас прикасался.
Помедлив, он кивнул:
— Пожалуйста, назовите нам свое имя, мэм.
В почтительном «мэм» определенно сквозила ирония.
— Мария Карелли.
— Я видел вас по телевидению. — Коп поколебался. — А его имя Ренсом?
— Да, — безжизненным голосом сказала она. — Марк О'Мелли Ренсом.