Приди Питер чуть позже, не растормоши он брата, и тому было бы легче сейчас держать лицо. Но Питер не жалел, что завёл его. Быть может, сейчас бы тот не вёл себя, как человек без кожи, но, по крайней мере, он выглядел живым.
Резко и грубо откинув от себя руку доктора, собравшегося его утешить, отчаянно живой Нейтан через стекло нашел взглядом младшего брата.
Всё плохо, Питер… всё больно…
* *
Не стоило отцу делать вид, что он не понимает, при чём здесь Линдерман. Возможно, отцу вообще не стоило в тот день приезжать в больницу. И уж точно родителям не стоило появляться в ту минуту, когда Нейтан только узнал о результатах операции.
Это был первый и последний скандал, устроенный членами семьи Петрелли на людях.
Первые же слова отца – он лишь спросил, как Хайди – окончательно вывели Нейтана из равновесия, и, даже сквозь стекло почувствовавшему бурю, Питеру пришлось прервать только начатый разговор с доктором и нестись к ним через весь коридор, чтобы не допустить чего-то похуже словесной перепалки.
Он никогда не видел брата таким разозлённым. То ли отец не почувствовал истинного состояния своего старшего сына, то ли нарочно спровоцировал его сомнениями о причастности Линдермана к аварии, то ли Нейтану, провёдшему всю ночь в безумных размышлениях, и не было нужно много поводов для подобного поведения… Но он завёлся в считанные секунды, его буквально трясло от каждого отцовского слова и от самого его присутствия здесь, в нескольких метрах от чуть не погибшей жены. Он настолько потерял самообладание, что Питеру пришлось силой оттаскивать его от отца и, отвлекая на себя внимание, уговаривать, как ребёнка, успокоиться.
Отец почти сразу замолчал, лишь пристально глядя на старшего сына. Мама стояла в стороне, не решаясь вмешиваться.
Позволив Питеру себя увести, притихший Нейтан отвернулся от родителей, опёрся о поддерживающего его брата, и, наконец, озвучил то, что сказал ему доктор. У Хайди сломан позвоночник, и она никогда не сможет ходить.
Предостерегающе вскинув руку на эмоциональный возглас матери – не стоило заново накалять обстановку – Питер склонился к Нейтану, и, сообщив, что Хайди уже очнулась и хочет его видеть, перехватил за талию и потянул в сторону палаты. Но, вроде бы кивнув и согласившись, уже уходя, Нейтан напоследок дёрнулся из кольца рук брата к отцу, не крича, но тихо угрожая:
- Ему не поздоровится. И если ты будешь рядом, когда я его прижму, тебе тоже несдобровать.
- Ну всё… всё… пошли, – не отпускающий его, не желающий оставить его одного – из-за отца ли, или просто, чтобы брат чувствовал его присутствие – Питер снова поманил его к палате Хайди.
Сам прекрасно знающий, что значит противостоять родителям, он боялся, что для Нейтана, боготворившего отца, это крушение идеалов окажется дополнительным ударом. И он не собирался позволять стать этому последней каплей, и оставлять брата с этим один на один.
* *
В тот день Питер в последний раз на долгое время вперёд видел брата настолько открытым.
Много после Нейтан нигде не появлялся без своего невидимого скафандра, со времён юности претерпевшего немалый ряд внешних изменений, превратившись из безликой оболочки в униформу обаятельного, уверенного и неуязвимого лидера.
Даже с братом.
А может быть, особенно с ним. После того дня, в следующие полгода, даже будучи рядом, даже улыбаясь ему, даже обнимая, Нейтан не выходил из образа героя. Ему не нужны были более ни смятение, ни боль, а из всех людей именно Питеру легче всего удавалось вытащить его из защитного панциря.
И, вероятно, именно поэтому он не рассказал брату, что в ту ночь его никуда не отбрасывало.
Он сам взлетел.
За несколько секунд до столкновения. Прямо из-за руля кабриолета. Вверх. Метров на десять. Оставив Хайди в неуправляемой машине одну.
Расскажи он это Питеру, и можно было быть уверенным, что больше ничего в его жизни не будет правильно и понятно. Слова обретут плоть, призраки овеществятся, бредовые фантазии станут реальностью. А груз вины за последствия станет неподъёмным.
Нет. Лучше сделать вид, что этого вообще не было. И, по большому счёту, почему нет? Быть может это действительно лишь последствия шока.
Парадокс.
Он не желал признавать в себе сверхчеловеческие способности, но сам при этом прятался за образ супермена – сильного и борющегося со злом героя.
И он отринул, обесценил в памяти эти фантастические бредни. Замазал маркером, замотал в обрывки других событий, завалил прочими коробками, закинул на дальнюю полку, поставил метку «очень забавно». Стёр, вычеркнул, забыл. Почти. Ну, по крайней мере, отошёл, не оглядываясь. Он и без этого способен на очень многое. И что он действительно может и должен сейчас сделать, так это довести начатое до конца.
И выбор будет не за ним, а за отцом.
Это пусть тот выбирает: или клиент или семья.
====== 14 ======
Постамент рушился на глазах. И образ отца – царя и бога – осыпался вместе с ним.
В последующие дни Нейтан полностью погрузился в дело и активно готовился к суду. Все его предыдущие грандиозные жизненные цели отступили на задний план. Он не знал теперь, чего желать, к чему стремиться, спасала только многолетняя наезженная колея и люди, которые от него зависели, особенно, конечно, дети и Хайди, рядом с которыми он не мог позволить себе выглядеть слабым.
Но главным его двигателем ныне была месть.
Тщательно выжигая в себе косвенную свою вину, он яростно бросил все силы и ресурсы на то, чтобы истинный виновник трагедии получил по заслугам.
Об отце он старался не думать, но получалось не очень. Как только у него появлялось время для размышлений, его начинало мотать от восхищения до лютой ненависти. Сорок лет стремления стать таким же проросли в Нейтане слишком глубоко, чтобы сейчас можно было легко изменить своё отношение на сто восемьдесят градусов. Но причастность к кошмару, случившемуся с Хайди, тоже не оставляла возможности хоть какого-то оправдания действиям всей этой преступной компании.
И он снова и снова загонял все эмоции подальше, поменьше контактировал с отцом и с напором бронетранспортёра шёл вперёд.
Только суд.
Только правовая месть.
Нейтан верил – это поможет расставить точки над «и» и в голове и в сердце.
* *
У него ещё не зажили царапины после аварии, когда отец умер.
За день до суда.
У того случился сердечный приступ. За ужином, в тихой семейной обстановке, когда мама ненадолго вышла из столовой, он, видимо, тоже встал из-за стола и, сражённый приступом, упал. По чистой случайности, Нейтан, крайне редко в последнее время заходивший к родителям, в тот вечер заскочил, чтобы всё же поговорить с ними накануне процесса, и, настороженный непривычной тишиной, проследовал в столовую и обнаружил отца там, лежащего на полу.
Тот был ещё жив.
Но в больнице, куда его немедленно доставили, ничего не смогли сделать. Ожидая вердикта врачей, и после, глядя на приближающегося с вестями доктора, Нейтан испытал жесткое чувство дежавю – та же неизвестность, то же бессилие, то же чувство вины.
Но на этот раз всё было ещё неисправимее.
И как-то театральнее.
И рядом был не успокаивающий его Питер, а мама, с мокрыми глазами, но странно спокойная.
Она была такой же и на похоронах.
Из всей семьи плакал только Питер. Не взахлёб, конечно, но и не стесняясь, сидел с платком, иногда шмыгая носом и смахивая навернувшиеся слёзы.
Наверное, он был единственным, кто, несмотря на сложные отношения с отцом, мог себе это позволить.
Присутствующие выражали сочувствие, а Нейтан, утешая брата и утешаясь сам, обнимал его и не давал совсем уж расклеиться, теребя воспоминаниями о детстве. Мама же вела себя так, словно это был обычный приём, хоть и с грустным поводом. Она всегда умела держать себя в руках. Всё в рамках регламента и этикета. Вдова Петрелли. Собранная, безупречно выглядящая, с бесстрастным выражением лица. Возможно, чересчур бесстрастным. Ни йоты страха за будущее, ни капли безутешности. Было сложно узнать в ней женщину, совсем недавно при всех счастливо целующейся с мужем на праздновании сорок первой годовщины их свадьбы.