Только младший брат давно вырос, а Нейтан начинал сомневаться в том, что всегда сможет брать его «на руки», когда тому будет очень плохо. Если дело так пойдёт и дальше, он сам загнётся в ближайшее время.
Извечный вопрос – ну почему всё не может быть проще?
И для него с его выборами, и для Питера с его фантазиями, и с тем, что эти две абсолютно разных вещи парадоксальным образом оказались сейчас связаны. Кто знает, может быть, если бы брат своевременно получал все ответы, то не было бы сейчас ни этой крыши, ни его сжатых губ, ни капель пота у самого Нейтана, никак не желающих высыхать даже на ветру?
А может, ничего бы не изменилось…
- Значит, хочешь правду? – устало спросил он у Питера.
- Да, – дерзко ответил тот.
Набрав побольше воздуха в никак не желающие развернуться в полную силу лёгкие, всё ещё обманывая себе тем, что просто сбил дыхание, бегая по лестницам, Нейтан обреченно проговорил, наконец, то, чего так активно и безуспешно избегал.
- Мы оба взлетели, Пит.
Но на лице брата проступило ещё большее отчаянье.
Он не верил этому!
Не верил тем больше, чем больше желал, чтобы именно это оказалось правдой!
Не отводя от него глаз, Нейтан принялся торопливо пересказывать то, что же вчера всё-таки произошло:
- Я схватил тебя, но ты оказался…, – он споткнулся, вспоминать это почему-то было сложно, несмотря на относительно благополучный исход, – …оказался слишком тяжелым… мы начали падать, и… у самой земли ты взлетел, – не дождавшись реакции, Нейтан весомо добавил, – ты!
- Ты врёшь мне, – горько возразил Питер.
Ошарашенный этим неверием Нейтан отрицательно покачал головой.
Но всё-таки брат его обманывал.
Или утром в больнице, или сейчас, а, скорее всего и тогда, и сейчас.
Потому что ни одна из его версий не совпадала с тем, что помнил сам Питер. Он хотел правды, но с ним опять проводят эти игры в психотерапевта, пытаясь подсунуть вместо старой пилюли новую, более сладкую для него.
Но зачем?
Что во всём этом стоит того, чтобы Нейтан его так больно обманывал?
Глубоко в груди начал ворочаться ком, разрастающийся от двух столкнувшихся в Питере противоречивых чувств: проклюнувшимся тотальным неверием всем и вся – и непринятием факта лжи брата.
Осознанной, направленной конкретно на него, лжи.
Чувствуя, что его несёт, но, не имея уже ни желания, ни сил гасить разбушевавшиеся в нём эмоции, Питер отпустил их на волю.
- Ведь так, да?! – он двинулся к брату, уже не говоря, а выкрикивая ему в лицо всё, что накипело – ты думаешь, именно это я хочу услышать?! Ты снова врёшь мне! – он буквально ослеп от охватившей его обиды.
А когда туман рассеялся, и пелена перед глазами растворилась в ночном воздухе, Питер обратил, наконец, внимание на потрясённое, смирившееся уже со всем на свете и как-то слишком близко находящееся к нему лицо Нейтана.
Тот смотрел ему под ноги и указывал на что-то пальцем.
Неуверенно опустив взгляд, Питер понял, что буквально парит в воздухе.
Что пока он был в запале, забыв обо всём, кроме своих эмоций, его понесло не только образно, но и буквально.
И, словно из него испарился весь разгорячённый воздух, охнув, он рухнул вниз.
И словно сразу нырнул в тот круг, внутри которого мог жить с закрытыми глазами, доверяя больше чем себе лишь одному человеку, с которым они этот круг определяли. Вне зависимости от расстояния между ними и силы бушующих вокруг проблем.
Как оказалось, для его осязания иногда было достаточно прыгнуть на полметра вниз.
Братья поражённо уставились друг на друга.
Буквально, открыв рты.
Питер, казалось, весь сейчас состоял из одних распахнутых глаз. И даже Нейтан, как бы не увиливал от признания чьей бы то ни было способности летать, не мог сейчас устоять перед чудом, вершившимся на его глазах, и на глазах брата, не испорченное никакой аварией, не смазанное никаким, пусть и несостоявшимся, падением и потерей памяти.
Просто чудом.
Непонятно кому и кем из них подаренным.
Очнувшись от ступора, Питер бросился к нему.
Ей богу, как котёнок, подумал Нейтан, крепко обхватив руками смешно вцепившегося в него брата.
А тот, вжимаясь, не в силах сдержать эмоции, отстранился немного, и принялся взволнованно тараторить, обдавая дыханием кожу Нейтана.
- Ты это видел? Ты видел, как я взлетел? – торопливо, восхищённо, горя желанием поделиться очевидным, желая, чтобы брат снова и снова это очевидное признавал.
Нейтан, чуть сощурившись, готовый многое признать, но не о многом разговаривать, успокаивающе свёл брови, еле слышно шепча:
- Ну всё, всё… всё… , – теперь уже сам привлекая и прижимая к себе Питера: ребёнка – возбуждённого, наивного, чуть ли не подпрыгивающего на месте; и не ребёнка – почти одного с ним роста, ощутимыми даже под курткой мышцами, с уже совсем не детским, хотя и по-прежнему родным, запахом и – они, не сговариваясь, придержали объятие, на несколько секунд прильнув щекой к щеке – с нешуточной щетиной.
Ещё больше разомлев от этой ласки, Питер с большой отзывчивостью отдался в новое, ещё более тесное объятие брата, упоённо уткнувшись в его плечо.
Воздуха было так много, что было больно дышать, но вот так, с Нейтаном, было гораздо легче всё это переносить: и нахлынувшее вселенское счастье, и боль от его чересчур стремительного наступления. Успокаивало всё: и то, как брат едва различимо укачивал его, и его тепло, и влажность его кожи, и даже жёсткая ткань костюма, которую Питер остро осязал губами – это ко всему прочему ещё и будило в нём какие-то смутные, но тоже успокаивающие, воспоминания и чувства. Конечно, он не препарировал все эти ощущения, но их совокупность, сплетённая из множества мельчайших деталей, действовала на него чрезвычайно сильно, и это он оценить уже мог.
К глазам снова подступили слёзы, но теперь не от обиды, а от эйфории, что не только он полетел, но и что Нейтан – Нейтан! – видел и признал это!
Что он, Питер, не псих, и что брат тоже может летать, что они оба такие…
Нейтан до боли прижимал его к себе и невидяще смотрел вперёд.
Его мысли были не столь радужны.
Успокоенный данной конкретной ситуацией, уверенный теперь, что брат не пойдёт больше ниоткуда прыгать, в целом он ещё больше встревожился. Ему было неуютно от восторгов Питера; впитывая в себя его радость, он не разделял её.
Если бы не было ни прошлого, ни будущего, ни мамы, ни семьи, ни выборов, а были бы только эта крыша, полёты, он и Питер – возможно, он бы тоже сейчас едва дышал от счастья.
Но это было утопией.
Вокруг был целый мир.
Куча связей и ответственности.
И никакие из открывшихся фактов не сулили впереди ничего, кроме головной боли.
И, как бы сильно он ни сжимал брата, ища в этом успокоения и для него и для себя, чувство опасности не переставало пульсировать в нём с запредельной интенсивностью.
====== 19 ======
Кандидат в конгрессмены, Нейтан Петрелли, с тоской смотрел на книгу в синей обложке, протянутую ему его неуёмным братом, и думал, что ему со всем этим делать.
Питер совершенно потерял какие бы то ни было представления о реальности.
Окей, Нейтан не смог обмануть ни себя, ни брата.
Хорошо, он признал тот факт, что они оба могут летать.
И да, ему тоже это всё очень интересно, но неужели Пит не понимает, что сейчас – именно сейчас – это всё нужно замять!
Не кричать на весь штаб про генетику и о новых попытках взлететь. Не размахивать странными затрёпанными книгами с кучей закладок и тем более не тащить Нейтана немедленно идти искать этого сумасшедшего индуса с обложки.
Сейчас нужно сделать вид, что всего этого не было!
Хотя бы до выборов!
Переведя тоскливый взгляд на брата, Нейтан понял, что любые взывания бесполезны. У того так горели глаза, что было очевидно, что за этим огнём он не видит света земного, и любые слова о таких прозаичных вещах, как выборы, деньги и ответственность перед другими людьми, сгорят в этом пламени без остатка.
Сделав вид, что не замечает некстати разыгравшуюся совесть, Нейтан всё-таки решился прибегнуть к последнему приёму, который он очень долго откладывал на потом. Хотя… Может быть, для начала просто упоминание о «журналистке, разнюхивающей, почему Питер спрыгнул с крыши», вернёт тому хоть частицу разума?