О да! Вот так, братишка!
Чуть не упав, Нейтан сумел удержаться на ногах, и, обернувшись, бросил охране, чтобы они отпустили брата, которого те без церемоний отшвырнули в сторону и прижали к стене.
Разбитая губа сильно саднила, но этот удар принёс ему определённое удовлетворение.
Да он был практически горд!
И за себя – как он всё это провернул, и за брата – как тот это всё выдержал. Ведь это же отлично, что Питер не полез опять на крышу и не потерялся в ночи. Нехарактерно, но отлично. Нейтан приложил все старания и немало таланта, чтобы этот удар заработать и теперь, приняв его, был ещё более доволен, чем до него.
Молодец, Пит!
Так держать!
Брат снова направился к нему, но Нейтан и не думал убегать.
Откинувшись на машину и прижав одной рукой ссадину, он вальяжно взмахнул другой:
- Полегче, Питер, зачем же оскорблять маму.
Его несоответствующая ситуации развязность ещё больше взбесила Питера.
Похожий на птенца, со стекающими с чёлки каплями, злой и уязвимый одновременно, тот выкрикнул:
- Не было никакой журналистки!
- Могла бы быть! Запросто! – отняв от лица руку и обходя помощников, Нейтан вызывающе двинулся навстречу, – так что пришлось принять меры!
Ну же, пусть он ещё раз сделает это!
Выпустит весь пар, чтобы всё сегодняшнее дерьмо оставить здесь, на этой тёмной сырой парковке!
Чтобы раз и навсегда!
Может, этими ударами не только отпустит свежие грехи старшему брату, но и из себя выбьет хоть немного этой проклятой наивности!
Не заставив себя ждать, Питер снова ударил его, ещё сильнее.
И не после такого выстаивали.
Отлетев в сторону, Нейтан охнул, но опять удержался на ногах.
Держась за губу и прищурив подбитый глаз, он ткнул пальцем в сторону брата:
- Ты же меня понимаешь?
Отходя спиной из-под укрытия к пелене дождя, тот задрал подбородок и с искажённым лицом, в тон Нейтановской клоунаде, ответил:
- Да уж! Уяснил!
- Ну вот и молодец! – не опуская руки, Нейтан поднял вверх большой палец.
Едва удержавшись от того, чтобы не сплюнуть ему под ноги, Питер развернулся, нырнул под дождь и размашистой походкой направился прочь.
* *
Да не пошло бы оно всё!
Чёртов Нейтан!
Он это серьёзно?!
Обвинить его в помешательстве? Глядя ему прямо в глаза?
Выбить землю из-под его ног, чтобы ещё крепче встать на свои? И оно того стоит?
Когда он бил, со всего размаха – как всегда, не жалея для брата ничего – надеялся только, что и Нейтан, как всегда, оценит его щедрость.
Как всегда…
Тот оценил, без сомнений. Он вообще всегда ценил поступки младшего брата и отвечал за свои.
Ублюдок.
Хотя, если смотреть правде в глаза, то это он, Питер, выглядел белой вороной на фоне семейства. Внебрачным сыном. Или даже приёмным. Или вообще подкидышем.
О, он видел, как мама смотрела на него, когда Нейтан торжественно клялся в микрофон на весь мир и кучу камер не бросать своего бедного брата: в её глазах было сочувствие, но ни капли удивления или сожаления.
Самое странное, что у него даже не было ощущения, что сейчас рухнуло что-то важное. По большому счёту, не произошло ничего удивительного или непредсказуемого.
Просто он чуть дальше обычного зашёл в своих мечтах.
Просто Нейтан чуть жестче обычного придержал его на месте.
Не сумев переубедить брата не афишировать некоторые факты, исказил и огласил их сам, повернув против него самого. Да ещё с гарантией лично для себя. Теперь, что бы ни выдумал учудить младший брат, этому было удобное объяснение.
Это Питер уяснил, да.
И впредь будет учитывать.
Он вышагивал по улице, не обращая внимания на льющиеся сверху потоки воды.
А ведь ему полегчало.
Не сказать, что он был абсолютно спокоен, его переполнял целый сонм эмоций, но среди них не было ни лютой обиды, ни выжигающей всё ярости. Но с тем, что всё-таки присутствовало, разобраться было непросто.
Как всегда, чем быстрее происходила смена событий и настроений, и чем больше в этом был замешан Нейтан, тем сложнее было Питеру связать воедино все мельтешащие обрывки.
Слитые в одно ощущения падения и полёта – когда и страшно, и сосёт под ложечкой, и затопляет восторг от собственного всемогущества…
Переполняющие всего его влюблённость и предвкушение…
Усиленный аппаратурой голос брата, проникающий насквозь, разрезающий чуткость и нежность момента…
Нахлынувшие через образовавшуюся брешь оглушающие звуки, цвета, лица, вспышки…
Хляби небесные, поглотившие в себя весь этот феерический кошмар…
Выпавшие из памяти полчаса, когда он ждал брата у машины…
Острая боль в костяшках пальцев и холодный шершавый бетон под щекой…
Абсолютное безумие между первым и вторым ударом, вспыхнувшее от слов и поведения Нейтана, словно тот плеснул горючую жидкость – и так же мгновенно погасшее, будто, дав прогореть, тот накинул на него плотную ткань, перекрыв кислород…
Дождь, дождь, дождь…
Потерявшиеся в ощущениях рецепторы.
Тление перемешанных углей, почти чёрных снаружи, но вспыхивающих алыми прожилками, если обратить внимание и подуть.
Но иногда вдруг багровел другой, не тот, на который Питер устремлял свои мысли, и едва он хотел проследить за полыхающим следом, как тот снова и снова ускользал, теряясь между прочими чувствами.
Интуиции требовалось если не время, но хоть какая-то внутренняя опора, чтобы верно истолковать этот круговорот.
У Питера сейчас не было ни того, ни другого.
Паника прорастала ликованием, ликование сменялось онемением, онемение – негой.
Сладость рождала ложь, а горечь – доверие.
За тоской скрывалась надежда.
За болью – чувственность.
За злостью – возбуждение.
Всё слишком запуталось…
Выскочив прямо на дорогу, он попытался поймать такси, но машины проскальзывали мимо, не останавливаясь и не желая осквернять своё тёплое сухое нутро.
Сверкнув молнией, грянул очередной гром, а над Питером, обрезав новую волну усилившегося дождя, возник красный зонт.
Симон…
- У тебя кровь на лице, – она увлекла его в сторону от дороги и гигантских луж.
- Что? – невпопад принявшись вытирать ладонью щёку, он последовал за ней, не столько вторгаясь в её личное пространство, сколько окутывая своим – мокрым, разгорячённым, выпавшим из реальности.
Подобравшись ближе, он попытался перекричать лупящую по зонту и лужам стихию:
- Послушай, Нейтан солгал! Я вовсе не пытался покончить с собой! – ему было жизненно важно сообщить ей об этом, именно здесь и именно сейчас!
Захваченная исходящим от него исступлением, Симон остановилась, не в силах оторвать от него взгляда, и утвердительно кивнула:
- Я знаю, знаю!
Капли катились по его лицу, замирая на ресницах и изгибе губ, падая с кончика носа и подбородка; чёлка липла к щекам, никак не желая убираться за уши; с набухшего, бесформенного костюма ручьями лилась вода, а левую скулу украшали кровавые разводы.
Симон осознавала, что всё это походило на бред, но сейчас он был притягателен, как никогда, и что ещё хуже – даже такой он оставался самим собой. Она смотрела в его глаза и понимала, что теперь ей никто уже не предоставит выбор, всё свершится вне зависимости от доводов её разума, оставив за бортом все рассуждения о правильности или неправильности тех или иных поступков.
Это даже нельзя было назвать капризом или прихотью, это была самая настоящая безвариантность.
Наверное, это передавалось от Питера, потому что минуту назад она была совершенно спокойна, несмотря на всё, что произошло этим вечером, а сейчас чувствовала, как начинает дрожать в такт его ознобу, заражённая его лихорадкой.
Столько месяцев боявшийся даже намекнуть ей о своих чувствах, ведомый сейчас уже даже не своей сдавшейся интуицией, а разбуженным, выбравшимся на передний план инстинктом, почуявшим мишень, готовую принять все переполняющие его эмоции, Питер, не спрашивая, склонился к Симон, и осторожно, будто заново знакомясь, коснулся её в первом коротком поцелуе.