* *
Это тело, лежащее в ящике на складе было уже давно и очевидно ко всему безучастно. Сложно было поверить, что оно вообще когда-то двигалось и дышало; оно больше походило на так и не ожившую мечту какого-нибудь Франкенштейна-Пигмалиона. Очень красивую, всё же, мечту, по мнению Питера.
Нейтана, сидящего в кресле в комнате какого-то отеля, язык не повернулся бы назвать не то что телом, но даже куклой. Он казался живым настолько же, насколько его замороженный двойник казался мёртвым.
Питер вернул целлофан на место, оставляя мёртвому – мёртвое, пока полуослепшие от перехода со света во мрак глаза не успели привыкнуть к увиденному и впечатать его в память.
Нейтан пошевелился в кресле, возвращая голову в вертикальное положение, недоумённо и рассеянно осмотрелся по сторонам. И Питеру не увиделось в этом ничего особенного. Почему бы и нет? – так вполне могло быть: заживающее за несколько секунд вспоротое горло и переступающий через натёкшую лужу собственной крови брат.
Только реальность вдруг подёрнулась, мерцая, на секунду подменяя Нейтана Сайларом, но тот провёл рукой вверх по шее, и дальше, потирая подбородок, и выше, зарываясь рукой в волосы, сметая с лица чужих призраков, и, знакомо сдвинув брови, спросил:
- Что здесь произошло?
* *
Теперь это Нейтан будил его по утрам, а часто и посреди ночи. Как в первый раз стискивая в объятиях, как в последний раз пытаясь надышаться им, и боясь, каждую секунду боясь оторвать от него взгляд, будто ожидая, что Питер исчезнет.
Или исчезнет он сам.
Утро за утром, ночь за ночью, ласки Нейтана всё больше наполнялись отчаяньем.
День за днём он становился всё дальше и дальше.
Ведомый потребностью снова и снова убеждаться в том, что Нейтан жив и рядом, Питер с головой отдался его исступлённости, кажется, начисто позабыв, что такое сон.
* *
Иногда, когда всё хорошо, бывает так сложно поверить счастью и отдаться ему до конца, и всё высматриваешь опасность вдалеке.
А когда чувствуешь край, когда точно знаешь о его близости – зажмуриваешься, чтобы его не видеть, и загребаешь своё счастье обеими руками.
Дурман безумного блаженства.
Катящееся под откос упоение.
Череда слепых дней.
* *
- Пит… господи… как же я соскучился… – Нейтан сминал его до боли, прямо в дверях, не успев даже пройти в квартиру.
- Питер, я сегодня ночую в особняке, не жди меня.
- Пит…
- Ты с ума сошёл?! – сиплым спросонья голосом отзывался тот, разбуженный жутким скрежетом несчастной оконной рамы, с трудом разглядывая в темноте силуэт брата.
- Похоже на то, – судорожно шептал Нейтан и на ходу скидывал ботинки, – иначе почему я проснулся там, когда ты – здесь?
- Нейт… – Питер тянулся за телефоном, высвечивая время, – три часа ночи… скоро утро…
- В том-то и дело, – Нейтан бросал на пол пиджак, и как был, в рубашке и брюках, забирался в тёплое гнездо постели, судорожно опутывая собой брата и протяжно выдыхая в его плечо, – скоро утро.
- Питер, я был на заседании, – его голос отдавал не столько нервом, сколько выстывшей отстранённостью, – я сенатор, если ты ещё это помнишь.
- Господи… Пит… не отпускай меня… – кажется, он сам не понимал, какими именно словами заполняет тишину комнаты, бессвязно шепча между поцелуями и роняя на брата капли пота, – пожалуйста… только не отпускай…
- Вот только не надо строить из себя мать! Мне хватает и её вездесущего контроля!
- Что-то происходит, Пит… я только не могу понять, что…
- Всё в порядке, Пит, я просто устал.
- Питер… нет, остановись. Я больше не справляюсь… Пит… господи, Пит, подожди… – он оттаскивал его от себя за плечи и пытался остановить; задирал подбородок, чтобы Питер не мог добраться до губ, но тот со всей своей беззаветностью перебирался шею, оставляя там влажные замысловатые следы, и умудрялся проскользнуть из удерживающих рук и снова прильнуть всем телом, – Пит, да послушай же… Пит…
Он спал прямо в одежде на нерасправленной постели, скрутившись в позе эмбриона и вцепившись в пустую бутылку из-под виски.
Вернувшийся с затянувшегося дежурства, Питер долго стоял перед ним, а потом всю ночь сидел рядом на полу, разглядывая измученное, не расслабляющееся даже во сне лицо, нахмуренные брови, скорбный изгиб губ. Нейтан. Это несомненно был Нейтан.
Но скоро утро.
И, кажется, пора было открывать глаза.
* *
- Я ведь говорил тебе, что со мной что-то происходит. Точнее, он говорил.
Он стоял перед диваном, напротив Питера, и так знакомо усмехался. Нейтановскими губами. Но так не по-нейтановски.
Питер дышал через раз. Точнее, дышал только когда вспоминал, что пора бы сделать вдох.
Он специально не стал будить брата, заранее зная, что всё… никуда он его этим днём не отпустит. Запер на все замки дверь, упрятал все ключи, подобрал очень убедительные доводы остаться, приготовился пустить в дело все свои и честные и нечестные уловки.
Но ничего не понадобилось…
- Нейтан?
- Не угадал.
…потому что проснулся и вышел из спальни уже не Нейтан.
И вот только тогда, только в тот момент, Питер почувствовал, будто рубанули под рёбра, сбивая сразу и сердце, и дыхание, и остатки слепоты.
По лицу, на которое он смотрел всю ночь, прошла лёгкая судорога, неуловимо меняя черты, подкладывая под не исчезающую усмешку более подходящий облик.
Ярость не позволила Питеру заметить усилие, с которым это было сделано. Так же, как не позволяла заметить никуда не девшуюся после изменения измождённость во взгляде.
- Вот и всё, Пит, – сказал Сайлар, и тот бросился на него, сорванный с места именно вот этим последним «Пит».
* *
- Как приятно снова быть собой, – широко улыбался он, раскинув руки в демонстрации собственного всесилия.
- Нейтан мёртв, – срывая голос, орал он, когда они катались по полу, в ответ на нескончаемый речитатив между ударами оказавшегося на удивление сильным парамедика:
- Он ещё жив… давай, Нейтан… пожалуйста, борись!
- Ну давай же! Убей меня! Ты же этого хочешь больше всего! – шипел он, прижатый к стене, а его взбешённый герой рычал, вздёргивая верхней губой и, приблизившись к самому его лицу, цедил:
- Ты прав. Но ещё больше я хочу вернуть брата.
И Сайлар понимал, что ещё недостаточно взбешённый…
- Что я натворил, – бормотал он, отступая, пятясь назад от хрипящего, с синяками на горле Питера, и бежал прочь, выламывая дверь – от него, от себя, от беснующегося внутри Нейтана.
- Верни мне его! – умудрялся одновременно угрожать и умолять Питер, безошибочно найдя его на той самой, их с Нейтаном, крыше.
- Нейтан давно мёртв! – отвечал Сайлар, и сам не знал, чего больше было в его голосе, издёвки или отчаянья, – уж я то знаю, – и ставил блок на пути несущегося к нему кулака.
- Он ещё в тебе! Я верну его! – швыряя его на один из выступов, и забираясь сверху, фиксируя своим весом, захлёбываясь, клялся Питер.
- И что планируешь делать, – вдруг очень спокойно уточнял тот, – выбьешь его из меня?
И Питер закусывал губы и свирепел, и, сдавив по бокам коленями, обрушивал на него всю свою ярость, вколачивая её в его лицо, то ли надеясь стереть издёвку, то ли ожидая, что под сбитой, опухающей и синеющей кожей и кровавыми разводами вот-вот проступят другие черты. Выхрипывая между ударами:
- Больно, правда? – непонятно какую боль имея в виду.
Сообщая:
- Раны не заживают, – не уточняя, какие именно раны…
- Ну давай Нейтан! Ты ещё там! – не переставал молить Питер, а Сайлар всё меньше сопротивлялся, и ухмылялся всё более картинно.
- Ну же… убей меня! – смеялся он совсем как сумасшедший, выплёвывая этот смех прямо в лицо самому доброму в мире герою.
- Давай, Нейт, – не унимался тот, – давай, я один не справлюсь! Умоляю!
И Сайлар физически давился своим проклятым смехом, слишком неудачно пропустив очередной удар, и ослаблялся, перестав сопротивляться, и впуская во взгляд такую тоску, что Питер поневоле останавливал занесённый для нового удара кулак.