Сайлар опять вздрогнул, но всё также продолжал молчать. Его руки дёрнулись было вверх, ослабить ставший вдруг слишком тугим воротник рубашки, но тут же опустились, будто он не счёл возможным себе это позволить.
- И это было страшно, – голос всё-таки сорвался, но Питер не остановился, чтобы откашляться или перевести дыхание, и так и продолжал хрипло и монотонно, – когда я был в голове матери, и раз за разом смотрел, как умирает Нейтан – это тоже было страшно. И когда прошлой ночью мне снилось, как он просит отпустить его руку и позволить разбиться – тоже. Страшно. Все эти видения… – он всё-таки подавился эмоциями и запнулся, пытаясь справиться с панически сжавшимся горлом, комкая и обрывая предложения, – это дар, и это… Мне и сейчас страшно… Знаешь… Оставлять Нейтана одного, лезть в твою не слишком предсказуемую голову… И, поверь, всё, что меня сейчас держит, – он попытался поймать взгляд вконец растерянного Сайлара, и как можно твёрже закончил, – это знание о том, что мой брат жив.
Остатки идиллической видимости потускнели, прохожие перестали иметь чёткую форму, звуки слились в единый неразборчивый гул, и, подёрнувшись напоследок, как полотно на лёгком ветру, все признаки жизни исчезли.
Смысл притворяться, что хоть что-то в этом месте живое или настоящее – пропал.
Город остался стоять опустевшей декорацией.
Всё же добравшись до воротника, Сайлар расстегнул его, но так и не убрал руку, теперь самолично и непроизвольно принявшись давить себе на горло.
- Ты в ловушке, – медленно, как одному из своих пациентов, повторил ему Питер, – и ты не убивал Нейтана. Я не знаю, что творилось с тобой после того, как ты пропал… ты исчез, а потом у меня начались новые сны, и, похоже, не только у меня, но и у матери тоже. Ты позвонил мне вчера… – этот факт столь явно вызвал у Сайлара очередное потрясение, что Питер акцентированно повторил, – …да, вчера, и мы должны были встретиться, но… послушай, ты помнишь этот звонок?
Грей молчал, но его вид был достаточно красноречив.
- И после этого ты, скорее всего, встречался с моей матерью. Или с Паркманом, – Питер смотрел внимательно и чутко, не столько ради ответов, которые и так считывались по эмоциям, сколько ради самого Сайлара, не позволяя тому оставаться с очередным предательством один на один, – значит, помнишь, – безрадостно озвучил он свои выводы, – а это значит только одно: тебя заперли здесь с твоими кошмарами и не оставили шанса выбраться самому. Поверить не могу, – захлебнулся он вдруг истерическим смешком, вызванным внезапным осознанием, – твой самый страшный кошмар – это убийство Нейтана.
Оставив в покое горло, Сайлар зажмурился и схватился за голову, за виски, с силой стискивая их. Всё в нём отказывалось принимать услышанное. Столько лет он верил в то, что убил Петрелли… Столько лет…
И – вчера?!
И – Нейтан жив?!
Зачем? Кому всё это было нужно? Почему его просто не убили?
Ах да… его же нельзя убить.
Нельзя.
Нашли выход. Кинули пожирать себя самому. Они ведь от него почти ничего не оставили. Они… и Нейтан. За три года он почти стал им. И пусть этот за каким-то хреном припёршийся за ним герой ни на мгновение не признал в нём своего ублюдочного брата. Три года. Неважно кем он был три адских года. Главное – он не знал, где сейчас искать себя самого.
Мучение во взгляде на Питера сменилось защитной насмешливой обречённостью, а затем и вовсе полыхнуло ненавистью. И прежде, чем гость из реальности успел ещё хоть что-то сказать или сделать, Сайлар, так и не меняя облика Нейтана, исчез.
* *
Питер не стал сразу же бросаться искать его.
Решил дать время, успокаиваясь тем, что пока здесь он пережидает часы – в реальности, на полу в палате Прайматек, едва ли успеет сделать пару вдохов.
Поначалу он намеревался дождаться, пока Сайлар всё обдумает и вернётся сам.
Бродил по городу, отлавливая отличия от реальности, держался главных улиц, хоть и понимал, что в этом нет смысла, и если Сайлар захочет, то найдёт его где угодно.
Вспоминал прошлую ночь, но не свой кошмар, а то, что последовало после. Задыхался тоскующим счастьем и новым уровнем невообразимой ранее ответственности за Нейтана и за все грани их отношений. Едва не срывался от потребности немедленно убедиться, что с тем всё в порядке, и только усилием воли удерживался на месте, очень надеясь, что Сайлару не понадобится на переваривание услышанного слишком много времени.
Сначала это было «до вечера».
Потом – «возможно, ночью ему будет проще успокоиться».
Он изо всех сил старался быть терпеливым.
Явной ночи так и не наступило.
Лишь пелена на небе – истончённая, жемчужно-прозрачная «днём» – уплотнилась, придавливая город свинцовой тяжестью, и не столько тьмой, сколько беспросветностью.
Предзакатные сумерки сменились предрассветными, и наоборот, когда Питер решил, что пора выбираться отсюда.
И не смог.
====== 126 ======
Он прочёсывал город, по большому счёту, только для того, чтобы хоть чем-то себя занять.
Час за часом, день за днём.
Он цеплялся только за свои собственные слова: «всё, что меня сейчас держит – это знание о том, что мой брат жив».
Тот факт, что время здесь течёт по-иному, тоже успокаивал.
Но недолго.
Неделю, может, две.
А потом неизбежно стали появляться сомнения – а вдруг с его появлением здесь всё пошло иначе? Вдруг время решило вернуть своё, и теперь, пока он считал дни, ожидая Сайлара – Нейтан пролистывал не секунды, а годы, седея, сгорбливаясь и теряя по капле жизнь?
Или не по капле.
Что, если она обрывалась водопадом? Что, если кроме Питера больше никто не мог его удержать?
Что, если?…
* *
Питер успел несколько раз сбиться со счёта и почти потерять надежду выбраться отсюда.
Первичное возбуждение давным-давно улеглось, последовавшие за ним страхи – притупились.
Если он не слишком запутался – то прошёл уже месяц.
Месяц!
Сайлар так и не давал о себе знать.
Только опосредованно, через город, всё больше омертвляя его.
Однажды Питер заметил отсутствие запахов.
Ещё через несколько дней понял, что почти не слышит собственных шагов. Для верности крикнул – и не дождался эха. Подстёгнутый случайно объявившейся вспышкой наития, нашёл в одном из пустых зданий плеер, и с тех пор ходил с забитыми музыкой ушами. Звуки пропадать перестали.
Зато начали тускнеть цвета.
Питер не понимал – это было медленным самоубийством со стороны Сайлара, или попыткой, осознанной или не очень, о чём-то сообщить незваному гостю?
Может, имело смысл найти краски и пойти раскрасить что-нибудь в ответ? Деревья – зелёным. Обнаруженный недавно старый баннер с кандидатом Петрелли (зачем он тут Сайлару?) – красным и синим.
Светофоры, здания, разметку, детские площадки – всеми цветами, что найдёт
Город. Весь город.
Может, даже получится повернуть время вспять и дать этому скопищу серых улиц и зданий снова обрасти жизнью. И, может, Сайлар захочет найтись.
«Ну давай же, Габриэль Сайлар Грей», – мысленно взывал он к нему, рыская в поисках краски по художественным лавкам и незаконченным стройкам, – «позволь помочь нам всем выжить».
Банки были тяжёлыми, каждая по килограмму или по два, но именно сейчас терять время на несколько ходок не хотелось, а из всех способностей у Питера осталась здесь одна эмпатия, да и ту, в отсутствие чужих эмоций, было сложно проверить.
Он затащил их на крышу все разом – волок в огромном мешке по ступеням, наслаждаясь грохотом и болью в ладонях – хоть какой-то пищей для оголодавших органов чувств. Открыл, выстроил у самого края в один ряд – на том же месте, откуда когда-то впервые шагнул в провал между домами – и столкнул банки вниз.
И долго потом смотрел на распластанную на асфальте кляксу, то ли восторженно – от новых значительных ощущений, то ли разочарованно – от так и не случившегося чуда, сам не зная, чего ждал.
Сайлар так и не объявился.
Наступило оцепенение.
* *
Питер перестал считать дни и практически поселился на крыше.