И тот надеялся – так же, как когда-то во сне, и не хотел, не мог, не готов был выпустить его руку, когда Нейтан не мог уже ни вставать, ни говорить, и только смотрел так, как в том сне. С грёбаной любовью, грёбаным сожалением, и грёбаной мольбой!!!
Ну не мог он его отпустить! Не мог! Потому это был не сон! Потому что если бы он мог лечь рядом и тихо уйти вместе с ним – он бы так и сделал, но, кажется, вся покидавшая Нейтана энергия перекочёвывала к нему, поджигая внутри ядерный реактор, пылающий жизнью, болью, страхом и гневом!
Он не мог!
Не мог!!!
Но отпустил…
Грёбаная любовь… Не будь её – Нейтан всё ещё был бы жив. Инвалидом, куклой, мумией – но был бы жив! Чёрта с два бы он его отпустил! Если бы не любил – не отпустил…
И он не мог… Не мог теперь перестать ненавидеть и себя и его.
Не мог перестать.
Не мог…
Надо же… Целую неделю он учился самостоятельно сдерживать эмоции – и, как ему думалось, успешно – а сейчас, кажется, весь этот недельный вал обрушился на него безо всякого предупреждения.
Ощущения были такие, будто он «подцепил» слишком много даров. Давно забытые, нужно сказать, ощущения. Тело отказывалось слушаться, ноги налились ватной слабостью, легкие рвало на части, глаза резало до слепоты.
Он только-только успел подумать, что хорошо бы опуститься на пол, а ещё лучше, вернуться назад в будущее, когда кто-то легко коснулся его плеча.
Кто-то…
Он не мог даже заплакать – и не из-за потускневших за более, чем сотню лет, зароков, а потому что, кажется, наконец-то, разучился это делать. Зажмурив сухие, истерзанные горечью, глаза, он вцепился в подхватившего его под обе руки Нейтана.
Он думал, что тот, в нескольких десятилетиях от него, будет совсем чужим.
Он думал, что тот будет совсем иначе пахнуть, иначе двигаться и смотреть.
Но тот прижимал его к себе, обхватив удобно и знакомо, и до невыносимости был привычен.
А что было ужасающе – так это то, что сам Питер, кажется, от такого уже почти отвык.
И не только за последние дни.
Кажется, прошли месяцы, если не годы, когда Нейтан из них двоих был сильнее.
Годы…
Питер чувствовал в этом измену самому себе, но не мог заставить себя оторваться от брата.
Не сейчас.
Не тогда, когда он, впервые за кучу времени, смог нормально вдохнуть. И пусть кто угодно доказывает, что, уткнувшись куда-нибудь носом и губами, дышать сложнее, чем с полностью открытым доступом для кислорода.
В его вселенной всё было не так.
В его вселенной всё совершенно было не так…
- Я сильно напортачил там, у тебя? – раздалось прямо над ухом.
- Ты не представляешь, как… – первые слова здесь дались с большим трудом.
- Расскажешь?
Питер замотал головой, точно зная, что не произнесёт о будущем ни слова, но на всякий случай усилил хватку и даже прикусил зубами ткань рубашки. Жёсткая… Родная до головокружения. Хотя, по идее, от этого особенно должен был отвыкнуть – в последние годы Нейтан рубашек почти не носил.
На затылок легла тёплая ладонь, тоже родная, тоже до рефлексов, до слабости, и Питер ещё сильнее замотал головой, разрываясь между желанием скинуть с себя это прикосновение – и продлить его как можно дольше.
Не прошло и минуты, как он хотел его ударить…
А теперь хотел всего, кроме драки, но лучше – обнимать вот так со всей дурью и никогда никуда не отпускать. И пусть бы «местный» Питер вернулся – всё равно в ближайшие годы они слишком много времени будут проводить врозь, это потом, спустя пару десятков лет, жизнь позволит им быть вместе почти постоянно. Так что пусть «этот» возвращается, он будет «отдавать» «тому» Нейтана на время, прячась поодаль, подстерегая моменты, когда «этого» рядом не будет. Он даже не будет никого ни у кого красть. Честно. Честно…
Нет…
Не будет.
Ради вот этой успокаивающей руки.
Ради всех будущих разлук и встреч.
Ради ста десяти Нейтановских лет.
Чтобы они были.
Чтобы они были такими, каким должны быть.
Он не будет делать глупостей. Он удержится. Он сможет.
И пусть снова ужасно захотелось кого-нибудь ударить, но пружина внутри ослабилась, будто пальцы на затылке незаметно и мягко немного размотали её.
- Лучше ты что-нибудь расскажи, – сделав над собой усилие, Питер оторвался от Нейтана и, тяжело отступив на пару шагов назад, опустился в ближайшее кресло, – где опять меня носит? Снова неизвестно где проверяю на прочность твои нервы? Не хочу тебя расстраивать, но, кажется, это не исправит даже время. Ничего, что я тут… – как будто спохватился он, – я, знаешь, ненадолго…
Несколько минут.
Он побудет здесь ещё несколько минут.
И если сдержится и не напортачит, то можно пообещать себе, что через какое-то время он снова ненадолго «прогуляется» в прошлое.
Они ведь могли бы просто разговаривать время от времени?
Не слишком часто. Нет. Он сможет не злоупотреблять – и не ради младшего себя, разумеется. Исключительно ради здравого ума Нейтана.
- Ты отлучился там, в будущем, а я немного соскучился по тебе, – широко улыбнулся он и состроил не слишком достоверно виноватое лицо.
Нейтан, не разрывая визуального контакта, сел напротив брата, не откидываясь на спинку кресла, а наоборот, подавшись вперёд. Немного. Не подавляя. Сужая разделяющее их пространство. Неосознанно. Чувствуя, что так надо, что так хочется им обоим.
Питер мало изменился внешне, но Нейтан давно научился «видеть» больше того, что давало ему зрение.
Пит улыбался искренне, но так, будто не улыбался давным-давно и теперь заново учился это делать.
В его глазах не было ни намёка на слёзы, но их блеск был далёк от обычного и нормального.
То, что он сейчас говорил и делал – не было игрой, но было апогеем демонстрации любимой способности их матери: умения «держать лицо».
Впитать в себя эти знания Нейтану было несложно.
Сложнее было справиться с болезненным желанием прорвать внешнее спокойствие Питера и выудить из него все подробности случившегося между ними там, в будущем – ведь явно же что-то произошло, и смутные догадки заставляли сжиматься сердце и леденеть от понимания того, что ничего хорошего не привело бы брата сюда в таком виде.
Но у него не было выбора.
Ведь так?
Поэтому он ещё немного подался вперёд, отметив, как невольно дрогнул, словно от прикосновения, Питер, и улыбнулся в ответ.
- Ничего не меняется, да?
- Ну… почти… – как ни странно, Питеру легко удалось удержать свою улыбку.
- О чём тебе рассказать? Ты помнишь сегодняшний день? Должен помнить… Мама постаралась сделать его незабываемым. Ты… я понятия не имею, где ты… знаю только, что с Греем, и что вернёшься неизвестно когда. – Только что представляя собой образец уверенности и покоя, Нейтан вдруг ощутимо разволновался. – Помнишь?
Питер помнил.
Слушал Нейтана, улыбался (искренне, счастливо, и до боли в сведённых мышцах лица) – и помнил. И маму, и репортёров, и Грея, и ссору в кабинете, и гнев брата спустя несколько часов, пронёсшийся вдоль всей планеты. И то, что именно в это время, как раз после его возвращения из устроенной матерью поездки, Нейтан впервые за все их пятилетние на тот момент не только братские отношения сказал «люблю…», и перестал вздрагивать на каждый шорох за их спинами.
Помнил – и всё больше уверялся, что его появление здесь всё же произошло не случайно.
Помнил – и снова учился надеяться.
На то, что это не последняя их встреча с братом.
Что он ничего не напортачит в прошлом.
И что всё-таки научится быть бессмертным в будущем.
Бессмертным без него.
- Я люблю тебя, Нейтан, – невпопад, прерывая того на полуслове, произнёс он, ещё больше разулыбавшись от его ошарашенного вида, – прости, просто захотелось сказать. Пожалуйста, продолжай…