Не было ничего такого, что можно было бы выразить в словах: Нейтан не исчез, не бросил его, часто звонил, да и домой приезжал регулярно, но Питера не отпускало ощущение, что во всей правильности действий брата есть что-то очень неправильное лично для него. А ещё в этом во всём было некое предчувствие, которое и вовсе было невозможно сформулировать. Что-то между слов «Нейтан уехал», и даже между слов «Нейтан уехал учиться» – всё это само по себе не столь бы волновало Питера. Но некоторые нюансы в поведении брата при общении с родителями, когда он приезжал домой – чуть большая сдержанность, чуть сильнее привычного сжатые губы, новый, проскальзывающий время от времени прищур – не могли остаться незамеченными, и не могли оставить равнодушным. Это было особенно заметно на фоне того, каким становился Нейтан, когда рядом не было родителей: он словно скидывал с себя многокилограммовое снаряжение. Он становился почти что прежним, весёлым и открытым.
Поначалу Питер по-детски непосредственно пытался пристать со своей озабоченностью к Нейтану, но тот пресекал подобные попытки на корню, притворяясь, что не понимает, чего от него хотят, каждый раз заговаривая зубы или увлекая в какое-нибудь совместное времяпровождение, при котором не требовалось много слов – кино, или футбол, или рыбалка, или что-то ещё. Всё это Питер любил, но не тогда, когда брат снова влезал в свой невидимый скафандр.
Ощущение, что и с ним Нейтану приходилось «держать лицо», было ещё невыносимее непонимания, почему тот это делает. Поэтому со временем Питер перестал задавать лишние вопросы, оставаясь счастливым тем, что брат, несмотря на эти заслоны, может быть по-настоящему спокойным и искренним с ним. Он не спрашивал больше, но – удивительно мудро для его лет – научился молча, одним взглядом, давать понять брату, что он, Питер, всё понимает, но не лезет, и что ну и пусть Нейтан не всё рассказывает, это ничего между ними не изменит, потому что, что бы ни происходило там, за пределами их мира, Питер по-прежнему верит в него безоговорочно.
6.
Питер тоже оказался не тем сыном, который полностью бы устроил отца.
Хотя первые несколько лет после его рождения Нейтану казалось, что отец, наконец-то, полностью удовлетворён. Но, ещё до того, как брат пошёл в школу, Нейтан начал улавливать знакомые нотки разочарования, когда отец смотрел на младшего сына.
Тонкокожий и излишне чувствительный, Питер был ещё дальше от идеала, чем брат.
Внешне он не был похож ни на кого из родителей.
От отца в нём не было ничего.
Чертами, унаследованными от матери, можно было бы назвать гибкость и мудрость, однако если у той изрядную долю этой смеси составляла хитрость, то в Питере её основой служила почти блаженная открытость. Он принимал весь мир разом, целиком, не вычленяя в нём ни добродетелей, ни пороков.
Мать умела приспосабливаться, ловко лавируя между обстоятельствами, Питер приспосабливался, просто этих обстоятельств не замечая.
Он не шёл к своим целям напролом, у него вообще, казалось, нет целей, он никогда ничего не планировал, жил – как дышал, не задумываясь об отдельных действиях.
То, до чего Нейтан некогда добирался сознательно, Питер постигал интуитивно.
На первый взгляд казалось, что таким ребёнком легко можно было управлять, но при более глубоком рассмотрении оказывалось, что у него практически нет рычагов управления. Его легко можно было довести до слёз, легко рассмешить, но идти туда, где он чувствовал тупик или темень, его было не заставить никакими средствами. Если на него слишком давили, он мог начать паниковать, но не двигался с места ни на йоту, искренне не понимая, чего от него хотят.
Худющий, вечно взъерошенный, мечтательный – не ангел, но маленькое безобидное божество – он вызывал у брата самые щемящие чувства, раздражая и возбуждая в нём желание это абсолютно непрактичное, с его точки зрения, божество защитить.
Однажды Нейтан стал случайным свидетелем разговора родителей, где мать, защищая Питера, требовала мужа оставить того в покое. Понимая, что не должен подслушивать, но оправдываясь тем, что дверь не была закрыта, Нейтан не смог уйти.
Многого он тогда не понял, но из сказанного вывод напрашивался достаточно определённый: Питер родился «особенный», но – слишком мягкий – всё больше эту свою особенность умалял; Нейтан родился «обычный», но своим поведением, характером и чем-то, за что должен был благодарить отца, эту обычность во многом компенсировал.
Восприняв слово «особенность» как иносказание слова «задатки», Нейтан не был удивлён услышанным, и даже в чём-то посочувствовал отцу. Ведь действительно: Питеру многое давалось легко, но у него не было стремления стать лучшим; он, будучи покладистым, умудрялся в итоге делать всё по-своему, как правило, диаметрально противоположному отцовским представлениям об успешности. Нейтану, напротив, многого приходилось достигать только после приложения значительных усилий, но он этих усилий никогда не жалел, и его перфекционизм позволял ему во многих сферах быть первым. И, разумеется, ему было, за что сказать спасибо родителям – ведь именно они задавали те критерии, ориентируясь на которые Нейтан стремительно шагал вперёд.
Если же и ворочалось внутри чувство ненужности – таким, какой он есть, без извечной борьбы – так это только оттого, что он был ещё только на половине пути к своим целям. А когда он их достигнет, вырастет до уровня отца и, возможно, даже выше – вот тогда, Нейтан не сомневался, встанет на место пошатывающийся извечно кирпичик и всё их семейное равновесие станет нерушимым. Где он – будет истинным сыном своего отца, а Питер… Питеру всегда будет на кого опереться.
Ведь отец всё равно когда-нибудь поймёт – странно, что не понимал до сих пор – что младшего сына не изменить – ни кнутом, ни пряниками, ни разговорами.
* *
Годам к десяти Питера отец, благодаря матери или каким-то другим причинам, кажется, примирился с «обычностью» Нейтана и стихийным своеволием Питера.
А может, обретя вдали от дома самодостаточность, Нейтан просто перестал так остро приглядываться к отцу, всё также держа его за образец, но уже не ожидая от него явного ответа на свои достижения.
Как бы то ни было, их взаимоотношения стали гораздо ровнее, а общение – непринуждённее.
====== 7-8 ======
7.
Нейтан никогда не был бунтарём.
Ни в детстве, ни в подростковом возрасте, ни когда стал совершеннолетним.
К тому времени, как он поступил в Академию, он ни разу не посягал на установленные правила существования.
Поэтому история с Меридит порядком встряхнула всю семью.
Отец в своём недовольстве был настроен предельно категорично и давил на сына всеми возможными способами. Мать тоже, конечно, не одобряла, но пыталась действовать мягче и хитрее. Но и ей Нейтан не поддавался. Он терпел выговоры, практически угрозы, отца, выслушивал увещевания матери, и, сжав зубы, даже не пытаясь ни защищаться, ни возражать, каждый раз после подобных «разговоров» какое-то время ни звонил, ни прилетал.
Он не бросал Академию, он вообще ничего не бросал из того, что успел выстроить к этому времени в своей жизни, он даже продолжал быть образцовым сыном – во всём, что не касалось его отношений с Меридит.
Отношение Питера ко всему этому претерпело целый ряд эволюционных изменений.
В первый момент он чуть не замкнулся, когда вместо брата увидел в этом влюбившемся – поставившего эмоции выше рассудка! – человеке какого-то незнакомца, но, поняв, что к нему брат нисколько не изменился, выдохнул с облегчением: главная константа в его жизни осталась нетронутой.
И тогда с обострённым вниманием он начал наблюдать за братом, желая понять, что это за штука с тем произошла.
У Нейтана и раньше были отношения с девушками – благо, что ему не приходилось прилагать много усилий для их завоевания, он всегда был всеобщим любимчиком – но все они были недолгими, быстро появляясь и быстро исчезая на его пути к большому будущему. Это всегда было вторичным по значимости в жизни Нейтана.
Его устраивала и собственная популярность, и скоротечность вспыхивавших огоньков эмоций и желаний.